В двух словах я пересказал ему содержание записи. Не упомянув ни о компьютерной графике, ни о рекламном ролике.

– С ума сойти! – с чувством воскликнули в трубке. – Вы знаете… Здесь какая-то ошибка. Я уверен, он снимал кого-то другого. Действительно, я живу на Ниси-Адзабу. Но я не бегаю по утрам. И с господином Исидзаки никогда не встречался… Так вы поэтому звоните?

– Нет, – ответил я. – Я звоню не поэтому. Сегодня ночью президент Исидзаки скончался. А я уполномочен оповестить всех его родных и знакомых.

– Скончался?! Да что вы говорите! Не знаю, что и сказать… Но постойте, ведь смерть такой крупной фигуры – серьезная новость. Только что новости посмотрел – там ничего не было. Да и в утренних газетах об этом ни строчки…

– Это случилось после полуночи. Официальных сообщений прессе еще не делали.

– Вот оно как… Значит, к утренним новостям не успели. А он, я слышал, был еще молодой?

– Шестьдесят шесть. Покончил с собой.

В трубке помолчали. Потом отозвались:

– Ужасно, конечно… Очень признателен за сообщение и очень сожалею о том, что случилось. Но, как я уже сказал, с господином президентом я никогда не встречался. Вы уж меня извините за бестактность, но мне, ей-богу, сейчас не до этого…

– Ну что ж, – сказал я, – наверное, господин президент ошибался, считая вас своим близким знакомым. Ради бога, извините за беспокойство.

– Ну что вы, со всеми бывает. Прошу принять мои соболезнования.

– Благодарю вас. Ну что же, буду звонить дальше по списку.

Подбросив ему еще парочку извинений, я повесил трубку. Взгляд упал на экран ноутбука.

Итак. Первое, о чем он подумал, услыхав о смерти Исидзаки: знает ли пресса? Ёда знал, что по возрасту помирать президенту еще рановато.[18] В таких случаях первое, о чем спрашивают, – от чего человек скончался. Но он даже не заинтересовался способом самоубийства. Я нашел в компьютере возраст профессора Ёды. Тридцать девять. Проницательный экономист? Герой информационной эпохи?