– Ты врёшь, – глухо сказал он. – Так не бывает. Ты придумал это, чтобы в плен не идти. Скажи честно, Волк. Ты ведь не из этих блядей? Ты сейчас специально… Скажи, правда?

Лютвиц опустился на колени, смотря снизу вверх – в лицо Комаровскому.

– Нет, Зергиус… я хорошо разглядел тебя. Удивительно, как сразу не догадался при встрече. Убедился, когда ты кровь Пройсса с себя смывал – стоял в профиль. Словно кусок льда проглотил. Молчал, потому что понимал – ты меня тут же убьёшь и мы не поймаем Диснея. А теперь всё кончено. Задай себе вопрос: откуда у меня медальон? Я виновен в гибели твоей жены и ребёнка. Я – их убийца.

Комаровский с трудом нагнулся, поднял с земли вальтер Лютвица.

Размахнувшись, ударил комиссара рукоятью в скулу. Вольф не стал вытирать кровь.

– Давай же, – спокойно сказал он. – Бронежилет я снял, так что не волнуйся. Я буду платить за то, что мы сделали с вашим народом. Как и остальные немцы. Я, интеллигент с хорошим образованием, убил твою жену и ребёнка, Зергиус. И хочу…

Комаровский выстрелил ему в сердце. Изо рта Лютвица выплеснулся фонтанчик крови. Сергей нажал на спусковой крючок вторично, и пуля попала в глаз под чёрной повязкой. Гауптштурмфюрер обвалился молча, кулем, замер рядом с трупом Диснея. Не подходя к убитому, Комаровский двинулся назад – к зарослям кустарника, где они оставили Оксану. Девушка смотрела на него с ужасом, её трясло мелкой дрожью.

– Зачем вы убили немца? – спросила она.

– Была бы возможность – ещё раз убил бы, – устало сказал Сергей. – Помоги мне переодеться, – он достал вещмешок. – Не хочу к нашим выходить в этой собачьей форме.

…Оксана, разумеется, сразу увидела и рану, и измазанную кровью грудь (в иссиня-чёрных кровоподтёках, аж нет живого места), но промолчала. Комаровский с ненавистью разрезал эсэсовский мундир, отбросил лохмотья и кое-как, со стоном, надел красноармейскую гимнастёрку – по ней тотчас же разошлись тёмные пятна. Оксана безмолвно подставила плечо, он обнял её – и они медленно (Комаровского сильно шатало, он с трудом держался на ногах) пошли в сторону советских позиций. В правой руке Сергея качался на цепочке раскрытый медальон, и девушка увидела на фото женское лицо.

– Жена ваша?

– Да. Нет её больше, девочка. Фашисты расстреляли, вместе с сыном.

Оксана посчитала, что лучше не задавать вопросов. Они брели не спеша, но вскоре вышли к немецким позициям. У пулемёта за колючей проволокой спали двое – щуплый молодой солдат и тучный фельдфебель с рыжей щетиной, как у кабана. Сергей скинул руку девушки и, опустившись на четвереньки, без замаха воткнул унтер-офицеру в грудь нож. Тот захрипел, Комаровский, выдернув лезвие, всадил финку в шею солдату. Затем выпрямился, чтобы идти дальше. Оксана не произнесла ни единого слова.

– Их всех убивать надо, – пояснил Сергей. – Чтобы по земле нашей больше не ходили.

Воздух удивлял небывалой тишиной. Первый раз за почти четыре года фронт замолчал. Люди спали на тротуарах города – с обеих сторон. Комаровский шёл, и каждый шаг разрывал мозг чудовищной болью. Он сам не помнил, как они оказались прямо перед рейхстагом. Здание было испещрено тысячами следов от пуль и осколков, над крышей поднимался дым. У основания лестницы застыли два чёрных, сожжённых танка «тигр», на ступенях вповалку лежали тела убитых немецких солдат – их больше было некому убирать. Сергей запрокинул голову, и глаза ему ослепило солнце, ярко светившее через огромное красное полотнище, развевающееся над крышей рейхстага. «Победа, – подумал старлей. – Война закончена». Сквозь алую материю, в золотом луче, он ясно увидел лицо Елены – не мёртвое, с землёй во рту, а улыбающееся, родное, нежное. Сын тоже смеялся и тянулся к нему, крича: «Папа!» Сергей раскинул руки, чувствуя, что падает.

…Их толпой обступили красноармейцы, в изумлении глядя на умирающего человека с застывшей на губах улыбкой и девочку-подростка в нелепом, вымокшем до нитки жёлтом платье. Оксана обняла голову Комаровского – и громко, навзрыд заплакала.