Когда Мэри снова развернула окно почтового клиента, она увидела еще одно письмо от профессора Уильямса, озаглавленное «Конспект». Щелкнув по ссылке, подождала, пока загрузится изображение. На экране возникла фотография казненного на виселице. Мэри заметила, что лица у некоторых зрителей внизу затемнены. Изображение по краям снимка было расплывчатое, как будто снимали в тот момент, когда человек падает в люк. Висельник был в капюшоне, на который кто-то наложил некое изображение. Мэри увеличила картинку, чтобы разглядеть получше.
Там оказался вопросительный знак.
Он был едва различим, как тень. Как будто его вышили на ткани, подумала Мэри.
3
В среду Мэри заметила, что две или три девушки не пришли на лекцию. Ей стало любопытно: может, их напугала фотография казни? Интересно, станет кто-нибудь из них жаловаться на Уильямса и угодит ли профессор в неприятности за рассылку подобных снимков по электронной почте университета. Но больше всего Мэри размышляла о Полли, и ей не терпелось обсудить с преподавателем свои предположения. Почти всю ночь напролет она обдумывала различные теории, и, несмотря на то что утром у нее едва хватило сил пойти на лекцию по литературе доктора Кизли, к Мэри вновь вернулось то необычное возбуждение, которое она впервые ощутила в понедельник после занятий.
Когда Уильямс вошел в аудиторию (сегодня он был в тех же синих джинсах и фирменной футболке Винчестера), все заметили у него в руках маркер и несколько прозрачных листов для диапроектора. Лектор занял место на подиуме.
— Есть вопросы? — начал он без всяких приветствий.
Мэри попыталась сформулировать свою первую теорию, но не успела издать и звука, как позади нее заговорил Брайан Хаус:
— Мы хотим знать, что все это значит.
— Что именно? — мягко осведомился Уильямс.
— А все, — продолжал Брайан. — Тема занятий, Полли, эта… — Он никак не мог справиться со словом «фотография».
— Всего лишь Курс логики и мышления двести четыре, — ответил профессор. Некоторые студенты рассмеялись.
— Я о другом, и вы это знаете, — произнес Брайан. Он выпрямился на скамье и указывал пальцем на Уильямса, как будто обвиняя его в чем-то.
— Вы хотите сказать, мистер Хаус, что все это вранье? — Студенты заметили, что профессор впервые обратился к кому-то из них по имени.
— Ага. Точно. Именно так я и хотел сказать.
— А разве не все знания человечества — вранье? Разве наш разумный мир сам по себе не полон противоречий и уловок? Подвохов? Ложных представлений? Откуда вы знаете, что каждый раз, гуляя по двору, вы в действительности плывете через целое море монад? Вас так учили. А кто вам сказал, что «Гордость и предубеждение» — шедевр? Мы, преподаватели. Откуда вам известно, что некое доказательство объясняет природу света или скорость звука? Так написано в учебниках. А вдруг уравнение не такое уж точное? А что, если доказательство хромает? А что будет, если измерения окажутся ошибочными? Что произойдет, если все, во что вы верили, в один прекрасный день обернется, не дай Бог, ложью? Этот мир живет по определенному набору принципов, и большинство из них вам объясняют здесь, в этих стенах.
Уильямс поднял руки и жестом обвел стены, свет и плясавшую в воздухе пыль Восточного зала.
— То есть все, чему нас учат в университете, — ложь? — спросил кто-то.
— Нет, не все, — сказал профессор, — но кое-что. Суть в том, чтобы уметь отличить истину от обмана.
— Какое это имеет отношение к вашему курсу? — поинтересовался Брайан.