Девушка, казалось, была в замешательстве. Она поглядела на Уильямса поверх монитора. Студентка знала, что теперь придется быть поосторожней. Уже не в первый раз она не сумела справиться одновременно со стремлением завладеть инициативой в группе и желанием остаться незаметной настолько, чтобы лектор забыл о ней вовсе. Помогал лэптоп: девушка обнаружила, что стук клавиш производит нужное впечатление. Не требовалось что-либо говорить и действовать на нервы сокурсникам, высказывая свои идеи и предположения. На лекциях достаточно было всего лишь щелкать по клавиатуре, чтобы профессор знал: она трудится вместе со всеми. Уловка срабатывала. Студентка получала высокие оценки по всем предметам, но при этом вовсе не была занудой и среди парней пользовалась успехом настолько, насколько может пользоваться девушка из семьи среднего достатка, с вьющимися непослушными волосами, в очках с квадратными линзами (такие она заметила у Джоан Дидион по кабельному телевидению), в свободное время читающая Уиллу Катер. Она определенно попала. Как выразились бы ее знакомые из сестринства «Дельта», с которыми она водилась. Она и ее подруга Саммер Маккой называли себя «Свободными» — то есть девушками, которые достаточно комфортно чувствовали себя, отказавшись вступить в какой-либо женский клуб, но при этом общались с другими студентами достаточно близко, чтобы ходить на вечеринки в другие братства и сестринства. Девушка инстинктивно чувствовала, что быть свободной от всех — наиболее выгодное положение в Винчестере.

Тем не менее Уильямс произнес: «Есть еще вопросы по делу?» — фразу, отметавшую любые дальнейшие расспросы, и девушка не знала, что сказать. Если она ответит, то разразятся настоящие дебаты, и обсуждение, вероятно, отклонится от темы и растянется на целый час. Если же промолчит, то Уильямс вполне может принять ее за пассивно-агрессивную подхалимку, которая только и знает, что щелкать по клавиатуре лэптопа.

— А кто жертва? — спросил студент с заднего ряда, избавив девушку от тяжкой дилеммы.

Это был тот самый парень, который ранее рассмеялся. Он часто вел себя так на лекциях. Почему-то слишком многое казалось ему абсолютно нелепым. Бессмысленным. Логика, к примеру. Он записался на курс Уильямса и сразу же усомнился, стоит ли тратить здесь время. Не было тут никакой логики, и он это знал. Требовалось лишь выбирать между какими-то абстракциями; размышлять над проблемами, но никак не решать их; занудно бубнить о всякой ерунде (ведь если удастся разрешить все эти вопросы, останется ли что обсуждать на следующий год?). Неужели неясно, сколько ни обсуждай, мир все равно останется таким же, каким и был: свихнувшимся напрочь.

Юношу звали Брайан Хаус. Подобно большинству людей, в Винчестере Брайан научился играть роль, казаться не тем, кто он есть на самом деле. Например, никто не знал о боли, которую он терпел последние десять месяцев. Никто не знал, что Брайан не слушал те группы — «Билт ту спил», «Спун», «Зе синс», — футболки с изображением которых он носил. Брайан вел обычную жизнь — учился, занимался внутренними делами братства, общался с его членами, как будто ему было интересно, хотя на самом деле все это ненавидел. Он уже подумывал вовсе не возвращаться в Винчестер после летних каникул, но как сообщить об этом родителям? После смерти старшего брата Брайана в их жизни образовалась пустота, и они отказывались понимать, почему он, выживший, должен понапрасну растрачивать свои возможности. Мать Брайана даже стала носить балахоны с университетской символикой и прилепила на бампер своего «вольво» наклейку с надписью: «Мой сын учится в Винчестере». Брайан не мог разочаровать ее, поведав страшную тайну: после смерти Марка ему все стало безразлично.

Брайан был высокого роста, почти долговязый, и брил голову, потому что такую прическу носил его брат. Девушки принимали его апатию за некое сопротивление сексу и нередко жаждали попасть к Брайану в комнату ночью, чтобы обменяться с ним мнениями. Дома, в Нью-Йорке, у него осталась подружка. Стоило ли Брайану упрекать себя за то, что он обманывал ее? И да, и нет. С одной стороны, его поступки были самой настоящей изменой. Однако нечто внутри его, та измученная и равнодушная часть души не позволяла Брайану почувствовать вину. В конце концов все сведется к тому, что какой-то девчонке будет обидно. Главное, что нет угрозы чьей-либо жизни.

— Это первый вопрос, — сказал теперь Уильямс. Похоже, наставник все же захотел дать некоторые ответы, но прежде всего нужно было задавать верные вопросы. — Кто жертва? Ее зовут Полли.

Некоторые студенты засмеялись.

— Дурацкое имя, — сказал кто-то.

— Да, дурацкое, — согласился Уильямс.

— «Полли хочет крекер, — процитировал Брайан, — но сначала мне нужно с нее слезть». Это песня Курта Кобейна.

Он нахмурился. Брайан терпеть не мог искусственности, в особенности заимствованной у современной культуры, и, возможно, по той причине, что собственное притворство — упорное стремление скрыть свои чувства и подстроиться под других — он ненавидел больше всего. Брайан решил, что с этой минуты, что бы ни произошло потом, предмет Уильямса ему не по нраву.

— Верно, — сказал Уильямс. — Есть еще вопросы?

— Сколько ей лет? — обратился кто-то с заднего ряда.

— Восемнадцать, — ответил профессор. Примерно в этом возрасте все поступали в Винчестер.

— Как она выглядит? — спросил еще кто-то.

— Она невысокая. Носит много бижутерии. Любит пирсинг: у нее проколот пупок и по нескольку дырок в каждом ухе. На копчике татуировка в виде китайского иероглифа. Она красит отдельные пряди в темно-рыжий цвет и стесняется своего роста. Ей хотелось бы быть повыше.

Словом, Полли почти не отличалась от большинства девушек.

— Где она? — спросил Брайан.

— Место, — сказал Уильямс.