День шел за днем. Айгер хоть и медленно, но поправлялся. Он участвовал в заседаниях Тайного совета, на редкость скучных, выходил в сад на прогулки, ужинал с придворными в Большом зале. Я, разумеется, держалась рядом.

Юниа вела себя так, как будто уже стала официальной невестой, разве что не вешалась на Айгера принародно. Он ничего не подтверждал, но и не отрицал. Ловко придерживал на расстоянии, не отталкивая. Я сомневалась, что придворные вдруг резко развернулись на сто восемьдесят градусов и полюбили ее как новую героиню Илары, но PR-компания Йоргиса свое дело сделала.

По дворцу назойливо циркулировали рассказы о том, как сола Юниа, рискуя жизнью, спасла тариса Айгера, тем самым искупив свою вину. А я прекрасно понимала эмоции тех, кто смотрел на нее. Преобладали зависть, недоумение, может, раздражение, но точно не неприязнь, которую я чувствовала раньше, даже не будучи призраком. Каждый раз, когда она приближалась к Айгеру, мне хотелось порвать ее в тряпки. И тогда приходилось распевать тролльи песни, чтобы он не слышал мои мысли: я все-таки приноровилась их скрывать.

Мне совершенно не хотелось показывать Айгеру свою ревность, с которой я ничего не могла поделать. И ревновала я не к настоящему – упаси боже! – а к прошлому. Если б речь шла о какой-то другой женщине, это была бы самая глупейшая глупость. Не ревновала же я его к Дэлле, которую он тоже любил и которая родила от него ребенка. Или к Эйре. Но Юниа – это было совсем другое. Он смотрел на тело, принадлежавшее женщине, которую любил когда-то, и хотел видеть в нем меня – сейчас и в будущем.

Это была настолько абсурдная ситуация, невозможная в обычной жизни, что ни осмыслить полностью, ни оценить ее здраво я не могла. И все разговоры о сестрах-близнецах были в какой-то мере натяжкой пресловутой совы на глобус. Но что можно было сделать?

Теперь мне стало ясно: все, что я испытывала к Айгеру раньше, было не более чем влечение к мужчине, о котором я почти ничего не знала. Влечение, приправленное чужими воспоминаниями. И только во дворце я начала узнавать его – настоящего. Глядя, как он обращается с ребенком. Разговаривая с ним в те четыре дня, которые мы оба считали его последними. Наверно, никогда люди не раскрываются так полно и глубоко, как на пороге смерти. Да и сейчас я почти все время была рядом с ним. И понимала, что вот теперь люблю его по-настоящему. Такого, какой он есть. И хочу, чтобы он был только моим. И чтобы я принадлежала ему без остатка, полностью, душой и телом.

Насчет души вопросов не было. А вот с телом все обстояло крайне сомнительно.

Что касается Йоргиса, он настороженно затаился. У Айгера на руках не было никаких доказательств его участия в заговоре, чтобы представить их совету. Оставалось только ждать и наблюдать. Впрочем, если б доказательства и были, это мало чем помогло бы. Возможно, даже наоборот. Так Йоргис хотя бы оставался при теле и у нас на глазах.

Айгер между тем делал вид, будто ему нужно время, чтобы отойти от прошлого и снова полюбить Юнию. Притворялся он довольно искусно, и вряд ли у этой паскудной парочки возникали сомнения на его счет. Но если, вместо того чтобы жениться, он затеет какое-то непонятное паломничество, не захотят ли они убедиться, что мы с Айгером не отправились на поиски Борггрина? И сделать это будет проще простого. Оставить Йоргиса-шакала управлять королевством, а колдунскому призраку последовать за ними.

Я все больше склонялась к тому, чтобы обойтись в этом предприятии без Айгера. Это было бы намного легче. Ведь мне не требовалось никакого снаряжения и припасов, я не нуждалась в отдыхе, и погода, даже самая мерзкая, меня не пугала. А учитывая то, что Борггрин, тысячу лет назад заточивший колдуна в башню, и сам должен был быть призраком в чьем-то теле, я вполне смогла бы с ним общаться без посторонней помощи. Но было в этом идеальном плане два слабых места.

Во-первых, я не могла ни узнать дорогу, ни расспросить, слышал ли кто-нибудь, где искать этого чертового Борггрина. При таком раскладе поиск мог затянуться не на один десяток лет. Мне-то ладно, а вот Айгер за это время вряд ли стал бы моложе. Да и у тела Юнии тоже имелся, скажем так, срок годности.

Второй проблемой был сам Айгер. Отпустить меня одну ему не давало нормальное мужское самолюбие. Ну как же, сначала я его спасла от смерти, пожертвовав телесностью, а теперь отправлюсь в одиночку решать нашу проблему. Я вся такая супервумен, а он сидит на печке и ждет. Доводы разума тут не работали. Конечно, я могла тихо удрать, ничего ему не говоря. Но это было бы как-то… не знаю, некрасиво, что ли. Меня бы на его месте здорово покоробило.

Трудно сказать, сколько времени мы бы еще спорили на эту тему, если б Юнии не показалось, что Айгер слишком тянет кота за яйца. Она пошла напролом, причем используя самый веский аргумент. Барта.

37.

Как только Айгеру стало лучше, он вернулся к своей привычке: начинать день встречей с Бартом. И мне было очень жаль, что я при этом не присутствовала. В детской всегда сидела Рехильда, а мне совсем не хотелось, чтобы Барт вдруг завопил: «Бабушка!». Зато на прогулках мы отрывались по полной.

Осень в Иларе – по крайней мере, в Мергисе - была теплее и суше питерской, но дождей тоже хватало. И тем больше радости доставлял каждый солнечный день. Теперь, когда Барт переболел зарянкой, уже не было необходимости держать его в дальнем безлюдном углу сада, но Айгер все равно гулял с ним там. Чтобы я тоже могла побыть с ним рядом. И поговорить.

Рехильда оставалась вязать на скамейке, Айгер брал Барта на руки, и мы уходили от нее подальше. Почувствовав мое присутствие, малыш расплывался в улыбке и начинал оглядываться. А когда я мысленно заговаривала с ним, отвечал, разумеется, вслух. Как-то раз он сказал: «другая бабушка не моя». С этим, конечно, можно было поспорить, потому что именно Юниа приходилась ему настоящей бабушкой, но… совершенно не хотелось.

Пытаясь под чутким руководством Йоргиса вылепить себе имидж белой и пушистой, Юниа несколько раз в неделю навещала Барта. Он уже не вопил, как резаный, завидев ее, но молчал, насупившись, и прятался от нее за Айгера или няню.