Толпа притихла. Все пассажиры вышли на перрон. Все смотрят вверх. Все ждут. И не только люди – ждут стекло и железо, лианы, цветы и кора. Смотрят и ждут.
Вэйвэй чувствует гул в костях. Чувствует поезд, лишайник и стекло. Чувствует рокот трансформации, охватившей весь выставочный зал. Ржавчина разъедает металл ткацких станков, артиллерийских орудий и прессов; призрачные лишайники расцветают и увядают; бледные нити тянутся к шестеренкам, приводя их в движение. Стеклянные витрины дробятся на капли воды, и те вздымаются фонтанами птиц и насекомых, упивающихся своей свободой. Конь императора ударяет копытами и галопом уносится прочь из дворца, бросив на постаменте расколовшегося на куски всадника.
Председатель правления приказывает открыть огонь, но солдаты уже опустили винтовки. Они отступают, а представители компании остаются беззащитными перед толпой: их осыпают насмешками, забрасывают с галерей объедками и прочим мусором. А вспышка света возвещает о прибытии репортера с фотографическим аппаратом.
Вэйвэй поворачивается к капитану, вышедшей из поезда:
– Вода и земля помогли не только Елене у Стены. Они помогли и нам. Они хотят, чтобы мы продолжали.
Капитан медлит с ответом. Затем чуть заметно кивает. Вэйвэй оглядывает пассажиров и зрителей, притихших так, словно видят в ней жрицу, исполняющую ритуал на священной земле.
Солдаты покидают выставочный зал. Представителей компании поглощает толпа.
Вэйвэй смотрит на поезд, и тот впервые предстает перед ней целиком. Дикий, заросший; отчасти лес, отчасти гора, отчасти машина. Помнящий все совершенные рейсы. Жаждущий рейсов, которые еще предстоит совершить.
И она слышит, как экспресс с ревом оживает.
Эпилог
Вы, конечно, узнаете нас. Поезд, что странствует по мифам, по легендам, разрастающимся так же быстро, как всходы, пробившиеся сквозь камни мостовой. Вы увидите нас, попавших в объектив фотографической камеры, напечатанных на развороте газеты или мчащихся на мерцающем киноэкране. Вы будете отслеживать наш путь через континенты, и замирать, заслышав в ночи гул рельсов, и внимать рассказам о нас, не зная, во что верить.
Настало время узнать нашу историю от нас самих.
Те первые месяцы вспоминаются мне как вихрь страхов, тревог и сомнений; как ожидание, что нас остановят, и веры в то, что остановить нас невозможно. Мы сами ужасались тому, на что осмелились. «Что будем делать, когда рельсы закончатся?» – спрашивали себя.
Но они не закончились. Сама земля позаботилась об этом, и новый капитан вела нас вперед, через Европу, в знаменитые блистательные города, по полям лаванды и золотой пшеницы. А достигнув края земли, мы просто развернулись и продолжили путешествие по другому маршруту. Рельсы как по волшебству вырастали перед нами, протягиваясь поперек континента.
Я не претендую на понимание того, что мы делаем. Расследование многочисленных загадок и тайн предоставляю ученым, вооруженным телескопами, и Судзуки Кэндзи, наносящему на карты трансформации, которые мы вызываем. Пока еще ученые не приблизились к пониманию феномена рельсов, отчасти потому, что те не остаются позади нас, а рассыпаются, как истлевшие в земле кости, чтобы возродиться где-нибудь еще. Плоды трансформаций, однако, сохраняются. Мы создаем на своем пути новую жизнь: молодые лианы, обвивающие старинные здания, новые побеги, восстающие из земли, флору и фауну, еще не описанные никем из естествоиспытателей. Мы предоставляем вам поиск способа жить рядом с ними. Вам придется сделать выбор, вставший перед всеми нами: отвернуться от трансформаций, бороться с ними, бежать от них – либо принять их.
Уже стало частью легенды, будто бы все, побывавшие в последнем рейсе, остались в поезде. Но это не совсем так – некоторые ушли, поскольку их связь с семьей, страной и долгом оказалась крепче. Ушли те, кто не желал или не мог посвятить себя поезду. Были и те, кто разрывался на части. Одна женщина стояла в нерешительности у двери, но, когда ее муж обернулся, чтобы помочь ей сойти на перрон, она покачала головой и сказала, что ее место здесь, с нами. Муж хотел было вернуться, но ветки и листья помешали ему; поезд не пожелал принять его назад. Прежний капитан, всю жизнь управлявшая экспрессом, бросая вызов Запустенью, провела с нами еще какое-то время, а после стала одной из тех, кто после обрушения Стены отправился в Великую Сибирь, на поиски утраченной предками родины.
Но многие остались с нами, и каждый год появлялись новые пассажиры и члены команды. Одни проводили в поезде несколько дней или недель, другие вообще не высаживались. Мы взрослели и менялись, как и положено всему на свете.
Разумеется, многие боятся нас. Многие хранят верность Транссибирской компании, хоть она и рухнула, и ее обломки враждуют между собой в судах и банках. Многие винят нас за кошмары, которые мы выпустили на волю, за крылья, когти и зубы, которые требуют новых способов совместного существования. Священник Юрий Петрович следует за нами злокозненной тенью. Мы видим его портреты в газетах, слышим, как он предвещает нам адские муки на городских площадях и далеких перронах. Я даже восхищаюсь его упорством. Последователи называют его пророком, стекаются к нему, напуганные и нетерпеливые, истово веря, что он сумеет отыскать смысл в меняющемся прямо под их ногами мире. «Это противно Господу, – твердит он. – Этот поезд – скверна, и его необходимо остановить. Необходимо обратить вспять трансформации и перестрелять чудовищ». И его слушают. Молодые люди, прячущие лица под масками, забрасывают поезд бутылками с горючей смесью, когда мы пересекаем границы, и зажигают сигнальные огни, предупреждая праведных братьев о нашем приближении, чтобы те успели подготовить засаду, и немало людей откликаются на их призывы. Эти «петровичи», как их прозвали, испробовали все: баррикады, динамит, пули. Но поезд выжил. И те существа, на которых они охотятся, тоже живут и процветают.