— А ты спрашивала?

Саша снова сдувает челку. Молодые так делают, когда хотят сказать: ну да, как же.

— Он такой, что вряд ли кто-то типа меня может его заинтересовать, — говорит она и ядовито добавляет: — Если можно так выразиться.

— Я правильно понимаю, что ты не спрашивала?

— Правильно.

— Так значит, когда ты говоришь, что такой парень не может заинтересоваться кем-то типа тебя, это пока еще твое предположение?

Смотрите-ка, я отлично справляюсь. Подвергаю сделанные Сашей выводы сомнению. Делаю свое дело.

— Ну, в общем да, — отвечает Саша. — Ох, Сара, только не говорите, что он наверняка влюбится в меня, как только лучше меня узнает. Пожалуйста, не надо, я этого не перенесу.

Я улыбаюсь. Вот это уже сложнее. У меня получается, не в этом дело; но какая-то натянутость в улыбке чувствуется.

— Вы знаете, в школах ведь существует своя иерархия, — говорит Саша, — хотя очень хочется верить, что на самом деле важно быть просто доброй, приветливой и откровенной.

— А где твое место в этой иерархии, Саша?

— Не с самого низу. Но и не с самого верху тоже.

— Понятно. А он там где?

Саша взглядывает в окно.

— Сара, — говорит она. — Еще одна полицейская машина приехала.

Я смотрю туда же, куда и она. Во дворе стоит третья машина. Как-то поперек, отгораживая дом от дороги. Из машины выбираются два человека, мужчина в форме и мужчина в гражданском, в ветровке; у него пушистые усы на все лицо. Они направляются к дому, и, глядя на них, я пытаюсь вспомнить, какой же вопрос собиралась задать Саше.

Та смотрит на меня и спрашивает:

— Сара? У вас всё в порядке?

Мне очень хотелось бы ответить «да», но это неправда, а врать здесь, где проходят сеансы, я не могу; не могу врать ей, тем более в такой день, когда просто сидеть прямо — и то нелегко. Уклончиво отвечаю:

— Да у нас тут случилось кое-что… Это совершенно не связано с нашей работой, но я понимаю, что, увидев тут всех этих полицейских, можно испугаться или по крайней мере занервничать.