На этой двери замка не было, но внутри царила душная полутьма. Марелла поспешно приоткрыла одну створку окна, стараясь, чтобы случайный ветерок не затронул спящего мальчика. Дьюар проследил, как пес, все еще бросая на незнакомцев косые взгляды, вспрыгнул на постель, привычно улегся возле ребенка и пару раз лизнул его бледную руку, неподвижно лежащую поверх одеяла, но тот не отреагировал. Буди не буди – без толку, когда душа так далеко.
Реми очень походил на сестру. Такие же темно-русые волосы, смешными кудряшками обрамляющие исхудалое личико, такой же чуть курносый, маленький нос и по-детски пухлые губы. Но выглядел он действительно плохо, загранная тварь тянула из него жизнь уже давно – Дьюар видел множество следов. Медлить в таком случае никак нельзя.
– Марелла, это много времени займет. Ты иди в таверну, не беспокойся, позову потом. Только вон лампу оставь, чтоб света побольше было.
Она не спорила, предоставила делать, что нужно: обвела рукой охранный круг над мальчиком, поцеловала его в лоб и тихо удалилась. Судьба брата волновала ее гораздо больше таверны, но мешать «целителю» Марелла не рискнула, и это было видно по ее глазам, блестящим опасениями, надеждой и глубокой верой в своих богов.
Оставшись один, Дьюар взялся за подготовку. Он сам не знал, сколько времени займет весь ритуал, поэтому первым делом запер дверь, чтобы Марелла, увидев совсем не лекарские знаки и руны, не впала в панику. Затем припасенным угольком принялся чертить прямо на полу, подле кровати, рисунок, подсказанный наставником. Некоторые из символов, ранее ему ни разу не встречавшиеся, требовали особой осторожности, и он перепроверял их по несколько раз прежде, чем перейти к следующим. Получившееся изображение в самом деле напоминало врата: два прямоугольника, в каждом углу которых притаилось по паре заковыристых знаков. Затем внизу врат легли очищенные корешки, а вверху —перемолотая костная мука из привезенных с собой запасов. Подумав, куда пристроить лампу, Дьюар просто оставил её рядом и сам сел напротив изображения.
Слова заклинания он заучил по дороге, и все же пришлось их менять, опустив ту часть, которая предназначалась принесенной жертве. Случившаяся смерть должна была открыть дверь в Загранье – сейчас же Дьюару требовалось лишь найти уже открытую. Он чувствовал себя так, будто идет наощупь в темной комнате, зрение и слух напряжены до предела, но не приносят никакой помощи, лишь тонкие вибрации воздуха под пальцами указывают верное направление. А затем он буквально нырнул, ударился о гладь невидимого озера и провалился туда.
Дьюар не переступал эту черту раньше, хотя такова была природа его силы, то и дело вынуждающая контактировать с тем, что давно мертво. Поток холода, которым его окатило, буквально оглушил. Живому не место за Гранью, и, даже если он некромант, этот мир впускает его неохотно. Что уж говорить о потерявшемся ребенке – тот наверняка забился в самый дальний угол, до которого только смог достать. Если бы здесь были углы… Холодное серое Ничто, в котором тонули все звуки, чувства и даже воспоминания. Дьюар сам замер в нерешительности, обводя взглядом странное, будто затянутое пеленой место и пытаясь поймать какую-то растворяющуюся в нем мысль.
Зачем он пришел сюда?
Дьюар повел взглядом, натыкаясь лишь на клубящиеся вокруг тени. Духи, что медленно брели из ниоткуда в никуда, без цели, без смысла, постепенно и неотвратимо растворяясь в окружающем пространстве. Угнетающая картина, но не стоящая внимания, ведь он не один из них и оказался тут не случайно. Он искал кого-то – Дьюар вспомнил, через миг или через вечность, что должен найти того, кто оказался за Гранью не в свой срок, и двинулся вперед, навстречу потоку духов.
Безглазые и безвольные, тени не замечали его, расступались или просто просачивались сквозь, обдавая неприятным липким холодом. Но они были лишь странниками, Дьюар ускорял шаг вовсе не из-за них, увязая в чем-то, напоминающем жидкую серую грязь, почти по щиколотку, не из-за них оглядывался по сторонам и опускал голову, словно мог сделаться меньше и незаметнее. Здесь не сменялись день и ночь, не шло время, не хотелось есть или спать. Он мог бы идти так бесконечно, и все же ему повезло: слабый огонек живой души промелькнул среди серой пелены довольно скоро. По крайней мере, ему показалось, что это случилось скоро, потому что в равной степени могло миновать и полчаса, и полдня, и полмесяца. Мальчишка сидел, сжавшись в комок, боязливо оглядываясь вокруг, и весь дрожал. Очнувшись, он вряд ли вспомнит, что именно видел, но сейчас ему было страшно, и этот леденящий ужас практически лишил его желания бороться или вообще двигаться. Будь рядом его сестра, она могла бы попытаться поговорить с ребенком, успокоить его или убедить, что все хорошо – Дьюар мельком подумал об этом, даже не осознавая толком, и вместо того резко вздернул мальчишку на ноги. На нежности не было времени и сил, потому что без Ее внимания здесь ничего не происходило.
Некромант шел назад еще торопливее, стараясь не потерять из виду колеблющийся в густом сером тумане слабый огонек. Теперь он осознал, что предупреждение наставника об огне не было пустым, и в глубине души радовался, что не забыл. Свет вел его, подобно маяку, и мальчишка едва успевал перебирать ногами, но все еще находился в оцепенении, которым обернулось долгое пребывание в этом месте. Словно замороженная кукла, он двигался туда, куда его тащили, не пытаясь вырваться, а может, чувствовал отголоски тепла от держащей его руки – некромант все же был живым. Когда Ее взгляд вонзился в спину, лампа как будто дрогнула, пламя заплясало, грозясь вот-вот погаснуть.
– Он не Твой, – произнес Дьюар, с самого начала ожидавший и в тайне боявшийся этой встречи.
Если бы у Нее был рот, Она бы ответила. Или, может, посмеялась. Но Ее настроение, если это хоть в какой-то мере было позволительно называть настроением, выражалось лишь порывами холода и давящей тяжестью. В некоторых детских сказках говорилось, что и Она в незапамятные времена жила на земле, но в момент встречи с Ней это показалось самой большой нелепицей, какую только можно представить. Многие утверждали, что Она является богиней, но даже Боги имеют душу. Она же была тем самым Ничто, из которого соткан весь мир по ту сторону Грани. Она была чистой силой, разрушительной, беспощадной и жадной, которая очень не любила, когда у Нее забирают что-то, даже Ей не принадлежащее.
– Он жив! Ты получишь его позже, когда-нибудь, но сейчас он еще дышит!
Должен дышать…
Тело мальчика, что лежало в кровати, изогнулось, затряслось крупной дрожью. Пес в ответ тихонько заскулил, мордой тыкаясь в мягкую щеку своего хозяина, беспокойно завозился. Будто чувствовал, как что-то происходит, но ничего не мог поделать, никак не мог защитить или помочь, лишь безропотно ждать, пока через несколько мучительно-долгих минут тело мальчика перестало биться в судорогах, и он резко очнулся, словно кто-то выкинул его обратно в мир живых. Порывистый вздох перешел в короткий кашель, слабые пальцы машинально зарылись в косматую шерсть на сунутой под ладонь собачьей голове, а на светлом лбу тут же выступила испарина, в уголках еще прикрытых глаз скопились слезы. После Грани мир живых – место болезненное и тяжелое, все равно, что обмороженную конечность сунуть в кипяток. Присутствия в комнате постороннего он не замечал, разве что теплое, большое и лохматое, что лежало рядом, понемногу согревало, убирало боль и помогало – живое, любящее существо, которое, даже не будучи человеком, все же являлось лучшим лекарством для потерянной души.
Дьюар распахнул глаза почти одновременно с мальчишкой; совершенно побелевшие зрачки в первый момент по привычке видели все в серых тонах, но ему было даже не обязательно смотреть, чтобы понять – получилось, раз уж Она отпустила. Как-то наставник заметил, что Она любит его непутевого ученика, иначе не позволяла бы так бесцеремонно творить, что вздумается, но порой Дьюар начинал в этом сомневаться, как и во многом из того, что старик говорил.
Силы словно выпили подчистую, оставив промерзшую оболочку, так что даже руки дрожали неимоверно. Он поднялся. Тело чувствовалось как что-то чужое, не принадлежащее ему, – после невесомости загранного мира оно казалось неимоверной тяжестью, которую хотелось сбросить.
Дьюар поднялся. Мысли, такие же тяжелые, как и тело, ворочались вяло, из них совершенно исчезла всякая осознанность. В груди было пусто и холодно. Казалось, какая-то часть его так и не вернулась из Загранья, а освободившееся место занял серый туман, поглотив и чувства, и стремления. Как-то разом все перестало иметь значение, Дьюар уже не знал толком, зачем сюда явился. Носком сапога он небрежно затер угольные штрихи – не разобрать, что за символы были на месте образовавшихся темных пятен. Подобрал с полу корешки, ставшие сухими и сморщенными, словно несколько дней пролежавшие на солнце. Окоченевшие пальцы едва слушались, корешки норовили выскользнуть из них, точно как и ступени лестницы – увернуться из-под ног. Зал таверны Дьюар пересек, ни на кого не глядя. Он слышал окрик в спину, но не стал оборачиваться, хотелось поскорее покинуть серые стены и оказаться на улице, но, когда порог был пересечен, лучше так и не стало.
Воздух обжигал легкие болезненным холодом, в котором не осталось запахов. Солнце, кажется, село, но если на бледном небе и должна была оставаться тонкая полоска заката, то Дьюар не видел ее – для некроманта все сравнялось в один цвет смерти. Серость.