Появился Гиппий, выяснил, что случилось.

– Пришлю врача.

Ночью Эвмен плохо спал, ворочался, вставал и открывал ставни. Со стороны мегарона доносились голоса. Кардиец мог поклясться, что и Эакид в эту ночь не сомкнул глаз. А наутро Андроклид огорошил Эвмена заявлением:

– Что-то наш хилиарх мутит.

– В каком смысле? – не понял Эвмен.

– Кабы знать...

Прибыл раб, один из доверенных слуг Эакида.

– Хилиарх зовет тебя, господин.

Идя темными коридорами к царским покоям, Эвмен отметил, что во дворце слишком много стражи.

Эакид стоял у распахнутого окна, сложив руки на груди, и смотрел на далекую священную рощу Зевса Додонского.

Эвмен вошел неслышно, но хилиарх безошибочно распознал его присутствие.

– Это ты, кардиец? – не поворачиваясь, спросил Эакид.

– Да, – ответил Эвмен, удивившись обращению всегда вежливого сына Ариббы.

Эакид вздохнул.

– Видят боги, я не хотел этого...

Он повернулся к Эвмену и сказал:

– Александр в своей слепоте и гордыне привел государство к краю бездны. Еще летом я встречался с афинянином Ликургом и тот объявил мне, что если Александр попытается напасть на союзную Афинам Македонию, те немедленно начнут вторжение в Эпир.

– Почему ты ничего не рассказал об этом царю? – спросил Эвмен.

– Боги свидетели! – вспыхнул Эакид, – я пытался отговорить его, как только мог! Но он не слушал меня, поддавшись змеиным чарам Олимпиады!

Это имя, нелюбимое эпиротами, на устах Эакида, прежде называвшего двоюродную сестру не иначе, как Мирталой, заставило Эвмена сжать зубы. Он начал понимать, что происходит.