Она могла видеть, как кончик полоски елозит по дну этой более широкой трубы с отвержденным керамическим покрытием. Она могла видеть, как полоска сгибается… а потом вновь получила возможность продвигать ее дальше.
Бев выдвинула полоску на шесть футов. Семь. Девять…
И внезапно мерная полоска начала раскручиваться сама, словно кто-то потянул за ее свободный конец. Не просто тянул – убегал с ним. Бев смотрела на раскручивающуюся рулетку, глаза ее широко раскрылись. Рот превратился в букву «О» страха – страха, да, но не удивления. Разве она не знала? Разве не предполагала, что произойдет нечто подобное?
Мерная полоска вытянулась полностью. На все восемнадцать футов; ровно на шесть ярдов.
Из сливного отверстия донесся легкий смешок, за которым последовал тихий шепот, и в нем ощущался чуть ли не упрек:
Что-то щелкнуло в корпусе рулетки, и мерная полоска начала быстро сматываться: разметка и цифры расплылись перед глазами Беверли. В конце, на последних пяти или шести футах, желтое сменилось темным, капающим красным, и Беверли с криком выронила рулетку на пол, словно мерная полоска внезапно превратилась в живую змею.
Свежая кровь потекла по белому фаянсу раковины, возвращаясь в широкий зрачок сливного отверстия. Беверли наклонилась, уже рыдая – страх куском льда морозил желудок, – и подняла рулетку. Зажала между большим и указательным пальцами правой руки, вытянула перед собой и понесла на кухню. По пути капли с рулетки падали на истертый линолеум коридора и кухни.
Она пришла в себя, подумав о том, что сказал бы ее отец (что сделал бы с ней), если б обнаружил, что она залила его рулетку кровью. Разумеется, он не смог бы увидеть кровь, но мысли эти помогали собраться с духом.
Беверли взяла одну из чистых тряпок, еще теплую после сушки, словно свежий хлеб, и вернулась в ванную. Прежде чем отчищать кровь, вставила в сливное отверстие резиновую затычку, закрыв ею зрачок. Свежая кровь отходила легко. Беверли пошла по собственному следу, вытирая с пола капли, размером с десятицентовик, потом прополоскала тряпку, выжала и отложила в сторону.
Она взяла вторую тряпку и начала чистить отцовскую рулетку от густой, вязкой крови. В двух местах к мерной полоске прилипло что-то черное и губчатое.
Хотя кровь запачкала лишь пять или шесть последних футов, Беверли вычистила всю мерную полоску, убрала все следы грязи. Покончив с этим, положила рулетку в шкафчик над раковиной и, прихватив с собой обе тряпки, вышла из квартиры через дверь черного хода. Миссис Дойон вновь кричала на Джима. В этот еще теплый вечер ее голос разносился, подобно колокольчику.
В глубине двора (голая земля, сорняки, бельевые веревки) стояла мусоросжигательная печь. Беверли бросила в нее тряпки, а потом присела на верхнюю из ступеней, что вели к двери на кухню. Слезы пришли неожиданно, полились рекой, и на этот раз она и не пыталась их сдерживать.
Положила руки на колени, голову – на руки и плакала, пока миссис Дойон призывала Джима уйти с той дороги – или он хочет, чтобы его сбила машина и он умер?
Дерри: Вторая интерлюдия
С бесконечным лучше не связываться.
Еще два исчезновения на прошлой неделе – в обоих случаях дети. А я только начал расслабляться. Один – шестнадцатилетний подросток Деннис Торрио, вторая – пятилетняя девочка, которая каталась на санках за своим домом на Западном Бродвее. Бьющаяся в истерике мать нашла ее санки – синюю пластмассовую «летающую тарелку», и больше ничего. Ночью прошел снег – выпало около четырех дюймов. Никаких следов, кроме как девочки, сказал мне шеф Рейдмахер, когда я ему позвонил. Думаю, я его очень раздражаю. Но мне из-за этого бессонные ночи не грозят. Мне приходилось сталкиваться кое с чем и похуже, так?
Я спросил, можно ли взглянуть на сделанные полицией фотографии. Он отказал.
Я спросил, вели ли ее следы к дренажной решетке или к водостоку. Последовала долгая пауза, после которой я услышал: «Я начинаю думать, не пора ли тебе обратиться к врачу, Хэнлон? К какому-нибудь психиатру. Ребенка похитил отец. Или ты не читаешь газеты?»