– Дверь взломали? – спросил Мэй. – В нее что, вломились?
– Нет, не взломали, передний замок в порядке. Должно быть, у них была отмычка.
– Не думаю, что это так, Альма. Замок стандартный, и его не так трудно открыть. Я уже это проделывал. Что унесли?
– Всего несколько листков бумаги со стола.
– Вы не припомните, что это были за листки?
– Я знаю, так как самолично печатала их для него, – пояснила Альма. – Это были записи стоматологического осмотра мистера Брайанта.
Идя по Чаринг-Кросс-роуд, Мэй свернул за Национальной портретной галереей, чтобы обойти стороной помойку с пищевыми отходами на Лестер-Сквер. Он терпеть не мог давку на пешеходной зоне, извечно присутствовавшую возможность насилия, толкотню, беспорядочные толпы, заполонившие некогда живописное пространство. Трудно себе представить, но гулять по этому району было приятнее, когда здесь ходил транспорт. Ныне стабильно манящие туристов точки общепита лишили его самобытности. Разве возможно представить их без тошнотворных запахов, исходящих от «Макдональдса» или «Кентакки фрайд чикен»? Он никогда не думал, что Лондон может утратить для него свою привлекательность, но несколько поблекшее величие старого города, до поры сохранявшееся, стиралось под гнетом глобализации. Во времена его юности Лондон представлялся Мэю ветшающим древним замком, медленно разваливающимся под бременем собственного прошлого.
Проталкиваясь сквозь толпу туристов в одинаковых бейсболках, он подумал о том, не слишком ли затянул с уходом на пенсию и не упустил ли шанс перебраться на континент. Франция казалась не худшим вариантом, она пребывала на более дружеской ноге со своей историей. Немаловажно и то, что он никогда не бывал там в компании со своим старым напарником. Быть может, там он сможет освободиться от воспоминаний. Он подумал о своем озлобленном сыне, который годами избавлялся во французской коммуне от пагубных привычек, о жене и дочери, о том, как пережил их обеих, но на память тут же пришла Натали, то, как любил и потерял ее Брайант…
«Черт побери, Артур, – подумал он, – оставь меня в покое».
Он осознал, что есть лишь один способ не погружаться до бесконечности в безмолвное прошлое: надо раскрыть убийство его второго «я». Пока он не узнает правды, его душа не успокоится. Ни сегодня, ни завтра – никогда.
22
Блокировка
– Меня оскорбляет сама постановка вопроса, – ощетинился Бенджамен Вулф. Пытаясь изобразить оскорбленную невинность, он выглядел еще подозрительнее, чем обычно. – Я представляю интересы огромного числа людей творческих профессий.
– Я не утверждаю, что вы как-то связаны с их смертью, хотя, как ни странно, вас никто не видел в тот момент, когда Сенешаля проткнуло, – оборвал его Брайант. – Слишком уж вы обидчивы для агента.
– Не у всех нас шкура как у носорогов, мистер Брайант.
– У скольких еще актеров компании вы являетесь агентом?
– Ну, у многих.
– Точнее, у скольких?
Вулф попытался прикинуться несмышленым младенцем – впрочем, вполне безуспешно.
– Мне надо посчитать, и я вам скажу.