Мои размышления прервались приходом офицеров училища. В клубах морозного воздуха в коридор вошёл начальник училища в сопровождении сотенного командира войскового старшины Химули и остальных обер-офицеров. Из комнаты дежурного по училищу появился сотник Головачев, который подал команду «смирно» и поспешил с рапортом к полковнику Макаревичу.

Выслушав рапорт, Макаревич, повернувшись к строю и не отнимая правой руки от среза папахи, произнес:

– Господа юнкера, по приказу генерал-губернатора Горемыкина личный состав училища приведён в боевую готовность для участия в подавлении бунта каторжан Александровского централа и пересыльной тюрьмы. Конный взвод под командованием сотника Головачева поступает в распоряжение сводного отряда иркутской казачьей сотни, под общим командованием войскового старшины Химули. Пешие взвода остаются в расположении училища до особого распоряжения генерал-губернатора. Вольно!

Отдав команду, полковник Макаревич повернулся к офицерам и произнёс:

– Господа офицеры, проследуем в мой кабинет для постановки задач.

После того как офицеры потянулись за начальником училища, строй юнкеров чуть расслабился. Воспользовавшись моментом, я повернул голову налево и тихо спросил юнкера Васильева, который стоял через одного человек от меня:

– Алексей, а каторжан в централе и на пересылке много может быть?

– Тимофей, – Васильев склонил голову вперёд, чтобы увидеть меня. – Я точно не знаю, но слышал, что централ рассчитан на тысячу каторжан первого разряда. Там в основном содержатся осужденные без срока, а в пересыльной тюрьме ещё больше народа содержаться может. Оттуда в основном дальше в Сибирь каторжников отправляют. На Нерчинскую каторгу и другие.

Юнкера в строю внимательно слушали наш диалог.

– А охраны там много было? – спросил я.

– К чему этот вопрос, Тимофей? – тихо спросил старший портупей-юнкер Забелин.

– Если каторжане охрану перебили, надо же знать, сколько им оружия в руки попало, – ответил я.

Тихий гул согласия с моим вопросом прокатился по строю.

– Точно не скажу, – ответил Васильев. – Надзирателей человек пятьдесят, а сколько солдат в конвойной службе, не знаю. Рота точно должна быть.

«Не слабо, – подумал я про себя. – Минимум сто пятьдесят стволов, а вернее всего, больше».

– Я интересовался историей Александровского центра и пересыльной тюрьмы, – раздался голос «хорунжего» Волкова, будущего или уже настоящего первого поэта Приамурья. – Если пригнали новый этап и прибыли команды, чтобы этапировать каторжан дальше, то и две роты наберётся.

С данным юнкером, у которого опекуном был командир Амурского конного полка полковник Винников, у меня были несколько натянутые отношения. До моего поступления Леонид Волков был звездой училища. Всем юнкерам было известно, что как начинающий поэт, во время обучения в Гатчинском сиротском институте императора Николая I он сочинил стихи в честь прибытия императрицы Марии Фёдоровны. Данный поэтический опус был милостиво принят августейшей особой. Кроме того, императрица порекомендовала познакомить Леонида с известным поэтом Аполлоном Майковым, который благословил будущего юнкера как начинающего талантливого стихотворца.

В своём времени в Интернете попались несколько стихотворений поэта Приамурья. Я не особый ценитель виршей, но данное четверостишье Леонида Волкова мне запомнилось:

С моим появлением в училище и распространением информации о моём авторстве нескольких песен, которые начали быстро распространяться по Приамурью и Забайкалью, звезда Волкова несколько потускнела. Поэтому наши взаимоотношения, из-за некоторой ревности со стороны Леонида, назвать дружескими можно было с трудом.

– Это ещё с сотню винтовок, – произнёс Забелин. – И на складах централа и тюрьмы что-то должно быть. Однако-с, неплохой арсенал у каторжан собраться может.