– Лебик!.. Еще одно слово…

– Говорите!

– В письме, найденном у Точильщика, говорится об одной женщине – ей он возвращает свободу. Что за договор связывал мадемуазель Елену Валеран с бандитом?

– Господин Кожоль, – возразил Лебик торжественно, – даже у мошенников есть своего рода честь. Эта женщина безукоризненно выполнила условия договора – сохранила его тайну. Я, со своей стороны, не имею права удовлетворить ваше любопытство.

– Но не знаешь ли по крайней мере, что сделалось с ней?

– Она, по всей вероятности, вчера выехала из Парижа, взяв с собой своего ребенка.

– Ее ребенок! – вскричал Кожоль.

– Да, прелестная девочка… пяти месяцев.

– Пяти месяцев! – повторял граф, припоминая одно число.

Он стоял неподвижно, пораженный неожиданным открытием. Когда он пришел в себя, Лебика уже не было.

– Пять месяцев! – шептал он.

Трепет радости потряс его до глубины сердца, и он прибавил:

– Я отец!

В дороге Кожоль передавал Ивону все, что мы сейчас рассказали, кроме, конечно, новостей о Елене.

Было три часа утра.

В это время Бонапарт возвратился из Сен-Клу. С трудом освободившись от громадной толпы, осадившей триумфатора в его доме, в улице Победы, он призвал к себе своего секретаря Бурьена.

– Кажется, я наговорил глупостей сегодня перед собраниями обоих Советов?

– О! Да, генерал!..

– Так сочини пышную речь, которую я как будто произнес перед депутатами, и отошли напечатать завтра в «Монитере». А теперь – пойдем спать.

И, повернувшись к жене, честолюбивый триумфатор прибавил: