Итак застава Нелльи открывалась среди обширных пустырей, над которыми возвышались редкие дома справа, на холмах Божона.

В один из этих домов, украшенный бельведером, явился Фуше в день 19 брюмера. С высоты балкона взгляд министра разом обнимал дорогу Сен-Клу и аллею Елисейских Полей. Сегодня этот человек выказал изумительную ловкость и деловитость. Он стянул все силы, которыми располагала полиция, между заставой Нелльи и тем местом, которое ныне называется площадкой Елисейских Полей. Не высказывая своих намерений, он подстерегал проезд Бонапарта или для того, чтоб арестовать его, если он будет побежден, или чтоб приветствовать, если попытка государственного переворота окажется удачна. Министр полиции знал каждое движение Бонапарта и его сообщников через своих агентов, рыскавших по всей дороге от Парижа к Сен-Клу. Когда конвой генерала, следуя за ним в Сен-Клу, проезжал по площади Революции, чей-то голос из отряда крикнул:

– Завтра мы будем ночевать в Люксембурге или умрем на этой площади!

Вот будущее, которое выбрал для себя Бонапарт. Нерешительный и алчный Фуше с нетерпением ждал, чтобы ветер событий повернул флюгер политики и определил власть, которой следовало воскурить фимиам.

Когда Монтескью вышел из дома Сюрко, чтоб отыскать полицейского префекта, в его поисках ему помогли указания многочисленных агентов полиции, разбросанных по всей дороге.

Было три часа, когда он присоединился к министру в бельведере, на его наблюдательном посту.

С появлением аббата улыбка удовольствия мелькнула на лице алчного чиновника. Там или здесь изменить – не все ли равно?.. Он предпочитал верные миллионы роялиста проблематичной будущности, которую мог ему предложить торжествующий генерал, не имевший за душой ровно ничего.

Приход роялиста, по-видимому, предсказывал ему окончание торга.

– Ну что, господин Монтескью! – приветствовал он аббата. – Черепаха очень близка к своей цели. Что же делает заяц? Наш человек стоит в настоящую минуту семи миллионов… по моему мнению, а как по вашему?

Без денег аббату оставалось прибегнуть только к одному средству: скрыть свое отчаяние, выиграв время, пока еще не погас последний луч надежды на получение сокровища. Поэтому он принял вид покупателя, который хочет хорошенько поторговаться, прежде чем выдать плату.

– О! – сказал он. – Семь миллионов – крупная сумма!

– Разве мы не договорились, что ценность человека растет вместе с пользой от его услуг?

– Да, но разве события дня придали нашему человеку подобное значение? – сказал аббат с сомнением.

Фуше подумал, что Монтескью не хотел платить за услуги, не удостоверившись, действительно ли они стоят семи миллионов. Поэтому министр указал пальцем на стол, на котором лежали груды рапортов, получаемых ежеминутно от его агентов.

– Вот, – сказал он, – взгляните, господин Фома неверующий, на эти донесения – и вы узнаете обо всем, что произошло и происходит в настоящую минуту в Сен-Клу, как будто это совершается перед вашими глазами.

Аббат знаком отказался от приглашения, давая понять, что чтение такой кипы бумаг займет слишком много времени.

– Да, правда, – отвечал Фуше. – Этого хватит на добрых шесть часов. Не хотите ли, я вкратце обрисую вам положение дел?

– Будьте любезны!..

– Окружив своими солдатами дворец Сен-Клу, куда оба совета перенесли заседания, Бонапарт, подстрекаемый генералами, неожиданно вторгся в Палату Старшин. Несчастный, вообразив уже, что найдет там одних партизан, готовых стать за него грудью, сильно перетрусил, увидав, что большинство против него, и кончил тем, что пролепетал несколько отрывистых фраз… что Республика в опасности… что нужна железная рука… Вот почти то, что он хотел сказать, но страх сковал его красноречие, и Бонапарт начал заикаться… и понес такую околесицу, что Бертье и Бурьен увлекли его из зала, шепча на ухо: «Генерал, вы сами не знаете, что говорите».

– Хорошо, – весело возразил аббат, – вот уж первый шаг!..