Под кроватью актрисы лежал труп, скрученный веревками. Одна из них, обернутая вокруг шеи, привязывала его к ножкам кровати. Во рту торчал кляп. Притянув к себе тело, обращенное в минуты предсмертной агонии лицом к стене алькова, молодые люди узнали Шарля Точильщика.

– О! Этому-то поделом! – вскричал Бералек. – Только, к сожалению, гильотина лишилась его.

– Его смерть, должно быть, была ужасна, – сказал Кожоль. – Тот, кто предупредил Пусету, изобрел для Точильщика переход в вечность в двадцать раз более мучительный, чем эшафот.

Опутанный веревками и с кляпом во рту, этот человек не мог ни пошевелиться, ни крикнуть, когда рядом с ним задыхалась та, которую он любил, и не имел никакой возможности спасти ее или сказать ей последнее прости. Несчастная Пусета ушла в мир иной, не подозревая, что ее возлюбленный, которого она не смела проклинать, был тут, рядом с ней, и умирал той же смертью.

Склонясь над телом Шарля, Ивон хотел удостовериться, мертв ли Точильщик: окоченение показывало, что смерть наступила несколько часов назад.

– Что это? Письмо! – сказал Бералек, чувствуя под рукой плотную бумагу.

И он вытащил из кармана жилета Шарля запечатанное письмо, на котором прочел надпись: «Графу Кожолю».

– Вот и получено по адресу, – воскликнул Пьер, взяв письмо и ломая печать. – А! От «17 брюмера»!

И он прочел вслух:

– «Только вчера я узнал о месте, в котором скрыто сокровище. Срок нашего договора истекает только завтра, поэтому я еще в деле».

– Это правда. – прервал Ивон. – Кажется, лишь смерть помешала ему быть точным.

Кожоль продолжал чтение:

– «Миллионы зарыты в погребах, которые Сюрко в шесть недель нанимал у галунщика Брикета, и в том самом подвале, который занимал граф Кожоль одиннадцать месяцев».

Читая эти строки, Пьер подпрыгнул от досады и вскричал:

– Черт побери! Что я за осел! Я должен был угадать это из слов вдовы Брикета, когда она наивно рассказывала мне о тех событиях. Боясь, как бы его дом не стали обыскивать, хитрый парфюмер нанял подвалы соседа и после шести недель, в которые он тщательно прятал сокровища, отказался от найма, рассчитывая откопать свои миллионы в более благоприятное время. Да, да, я должен был тут же догадаться! Право, я бешусь при мысли, что одиннадцать месяцев я спал на миллионах, даже не подозревая о них!

– Письмо на этом и кончается? – спросил Ивон, дав другу время успокоиться.

– Нет, тут еще что-то есть. Ну, слушай, – отвечал Пьер, принимаясь опять за чтение: – «Когда граф Кожоль прочтет это письмо, я уже пересеку французскую границу с Пусетой; поэтому поручаю ему отыскать некую даму, имя которой он не хотел открыть…»

– Кто же эта дама? – перебил опять удивленный кавалер.

– По правде сказать, я не знаю. Точильщик во что бы то ни стало хотел узнать имя одной дамы, с которой, он вообразил, я прогуливался… на мосту Пон-Неф. А так как я сам решительно не мог вспомнить об этой прогулке, то ничем, увы, не помог господину Точильщику. Отсюда и спор.

Отказываемся описать самоуверенность, с которой Кожоль передал Ивону эту ложь, желая скрыть свою историю с Еленой.