Это и был ее ответ.

Лонгсворд подбежал к ней.

— Вы согласны? — спросил он.

— Спросите у него, — произнесла она с улыбкой, — я уверена, что он уже не хочет уходить от меня.

Итак, сын Лонгсворда воспитывался в Хоубокене.

В первые дни после смерти Антонии Лонгсворд вынашивал планы мести. Но когда он посмотрел на малютку и вспомнил слова Дана Йорка, то решил возложить свои надежды на правосудие, которое, крайне редко, правда, но наказывает злодеев.

Он опять принялся за обычную работу и каждый вечер, несмотря на значительное расстояние между Нью-Йорком и Хоубокеном, проводил у колыбели сына.

Когда ребенок засыпал, отец целовал его в лоб, стараясь не разбудить, а затем ехал в Нью-Джерси, где ночевал в гостинице.

В описываемый нами вечер только что пробило десять часов. Лонгсворд поцеловал сына и собрался уходить.

Было очень холодно, непрерывно лил мелкий дождь.

— Право, — сказала миссис Ламби, — на вашем месте я не ехала бы сегодня в Нью-Джерси. Посмотрите, какой туман!

Лонгсворд колебался, ему хотелось бы провести ночь около колыбели сына.

— Притом, — настаивала миссис Ламби, — с некоторых пор тут бродят люди с подозрительными физиономиями. Не цыгане ли это? Или нью-йоркские мошенники замышляют очередной налет на дачи? По правде сказать, я не очень спокойна и была бы очень рада, если б вы остались.

— В таком случае я останусь, — сказал Лонгсворд. — Я проведу ночь в этом кресле…

Миссис Ламби с материнской заботливостью постлала ему простыни, дала подушки, одним словом, устроила нечто вроде довольно удобной кровати.

— Огня не зажигайте, — прибавила она, — я уже приучила малютку спать в темноте.

Когда все было устроено, миссис Ламби поднялась к себе на второй этаж. Лонгсворд растянулся в кресле. Печь　 была теплой и на ней стояло молоко, которое он должен был дать сыну, когда тот проснется.

Лонгсворд заснул.

Вдруг ему показалось, что он видит что-то страшное… Комната была погружена в глубокий мрак… и вдруг окно озарилось…

Снаружи начал проникать дым.