Заключение

Воображаемая ладья нашего правдивого повествования, похоже, приближается, идя полным ходом по волнам исторической памяти человечества, к так называемому «углу паники», или «крену паники» — тому столь пугающему капитанов пассажирских судов, равному примерно двенадцати градусам, наклонению, при котором пассажиры начинают ощущать беспокойство, затем — страх, затем — впадают в панику и даже испытывают непреоборимое стремление во что бы то ни стало «спастись» с судна (в нашем случае — перестать читать книгу и отложить ее куда подальше). Очевидно, как при эксплуатации пассажирских судов, так и при написании книг следует избегать таких вот «углов крена». Поэтому поспешим успокоить наших уважаемых читателей, не желая и дальше испытывать их терпение (или нетерпение, как кому больше нравится). Конечно, нам представляется вполне возможным реальное существование торгового города Винеты, расположенного на заселенном северо-западными славянами Балтийском побережье, населенного местными и чужеземными купцами, основывающего свое благосостояние на усердном труде и навыках подчиненных им и зависимых от них ремесленников и землепашцев. Города, богатого сырьем и товарами, управляемого хитроумными знатью и жречеством, хранимого зорко и грозно взирающими во все стороны света богами и связанного с внешним миром своими отважными мореходами. — совсем как Посейдонис, столица платоновской Атлантиды.

Скорее всего, мы вряд ли когда-нибудь узрим дорожный указатель с надписью белым по голубому «Юмна», а уж тем более — «Винета», однако автору настоящей книги (признать ся, утомившемуся, как блаженной памяти Турольд[106]), представляется наиболее убедительной гипотеза, о том, что торговым городом, упомянутым в хронике почтенного магистра Адама Бременского под названием «Юмна» или «Юмне», был Волин, «град Волын» из поморского сказания графа А. К. Толстого «Боривой». В устье Одры и на граничащих с ним территориях южного побережья Балтийского моря было обнаружено немалое число ранних славянских городских поселений. Но ни одно из них не могло в период с IX по XI век сравниться с Волином по влиянию и богатству (хотя, конечно, вряд ли реальные волинские дети, в отличие от легендарных винетских детей, играя в «блинчики», действительно использовали вместо камешков или ракушек даже медные монеты, не говоря уже о монетах серебряных и тем более — золотых). Несмотря на то, что многие данные, приводимые историками в пользу этой точки зрения, основываются лишь на гипотезах, они дают нам представление о выдающемся положении и ведущей роли Волина на протяжении нескольких столетий.

Так, следы пожаров тех времен позволяют сделать вывод, что целью описанного в житии святого Ансгария грабительского морского рейда был расположенный напротив шведской Бирки весьма богатый город Волин. В том же IX веке так называемый Баварский Географ (написавший свой труд, вероятно, до 850 года), упомянул среди народов и племен, обитавших к северо-западу от Франкской державы, племя «велунцанов» (лат. velunzani). Сведения, сообщаемые им об этом племени, имевшем якобы семьдесят «(городских) обшин» (лат. civitates), то есть укрепленных поселений, могут относиться к волинцам-волынцам. Что вполне подтверждается находками польских археологов. Обнаруживших на территории компактного славянского расселения общей площадью в тысячу триста квадратных километров, включая остров Волин и расположенную к востоку от него часть суши вплоть до Голеневского леса, более шестисот датируемых периодом с VI по XII век мест, в которых были сделаны археологические находки. В том числе — места многочисленных поселений, погребений и укрепленных усадеб-замков, или градов-крепостей (последних — более двадцати). Поселения располагались на более плодородных землях, замки же прикрывали и защищали восточную границу расселения племени, а также водные пути по реке Свине и Дзивне (или, по-немецки — Дивенову) — проливу, отделяющему остров Волин от материка и соединяющему Щецинский залив с Поморской бухтой Балтийского моря.

Раскопки подтвердили, что вся территория расселения племени волинцев с его высокими доходами, получаемыми от развитого земледелия и животноводства, служила хинтерландом и источником экономического процветания Волина, превратившегося в раннее городское поселение в VIII–IX веках. Эта территория обеспечивала и снабжала Волин продуктами питания, сырьем и рабочей силой (или, говоря современным языком — трудовыми ресурсами); на ней разводили свиней, крупный рогатый скот, лошадей, овец, коз, кур и другую домашнюю птицу, выращивали рожь, просо, пшеницу, ячмень, овес, бобы. О масштабах одного только волинского животноводства говорит классификация костей животных, обнаруженных при раскопках на территории города. Только три процента этих костей принадлежали диким животным, девяносто же семь процентов — животным домашним, хотя в округе города водилось множество кабанов, оленей и косуль. Впрочем, особо важную роль в экономическом подъеме, развитии и процветания города Волина сыграли не только его обширный хозяйственный хинтерланд, но и продукция его собственного городского ремесленного производства, как и обширные внешнеторговые связи Волына.

Как и в других местах поселений северо-западных славян, разных городских кварталах Волина, в зависимости от уровня благосостояния его жителей, употреблялось в пищу мясо разных категорий и, соответственно, оставлялись на поживу археологам разные кости. Более зажиточные жители городского центра предпочитали отбивные, в то время как в горшках и на сковородах менее состоятельных жителей предместий (или, говоря по-нашему — «посадских», «слобожан») готовились не столь мясистые и более костистые части разделанных туш. Что делать, «по одежке протягивай ножки», как всегда и везде…

«Велунцаны», упоминаемые в IX веке «Баварским Географом», очевидно, идентичны «вельтабам» Ибрагима ибн Якуба. В Х веке саксонский историк Видукинд Корвейский приводил несколько более точные, чем у андалусского «земли разведчика», сведения о том, что «вуолины» (лат. vuolini) — несомненно, волинцы — в 967 году были побеждены польским князем. Похоже, после этого военного поражения город Волин был присоединен к польскому раннефеодальному государству, или, по крайней мере, попал в зависимость от него. Чем и объясняется приходящийся как раз на указанное время рост притока товаров и разных видов сырья в Волин из велико-польских областей. Правда, до сих пор не вполне ясны обстоятельства, при которых это произошло. Возможно, упомянутое хронистом Титмаром Мерзебургским посольство из «великого города Ливил(ь)на» (лат. civitas magna Livilni), пребывавшее в 1007 году при дворе римско-германского императора, следует расценивать как попытку волинцев сохранить свою независимость от Польши, опираясь на немецкую поддержку? Хотя на этот счет существуют и иные точки зрения. Согласно которым, только что упомянутые нами (вслед за почтенным епископом Титмаром), прибывшие в 1007 году ко двору кайзера Генриха II в Регенсбург «ливильны» были представителями не города Волына, а состоявших на тот момент в союзе с императором Генрихом вильцев-лютичей, искавших у римско-германского «цезаря» поддержки в борьбе с польским королем Болеславом Храбрым. Но, коль скоро это так, их «великим городом» был не Волин-Волын, а загадочный, до сих пор не найденный археологами священный город Ретра.

Дальнейшая судьба Волина была крайне переменчива. Но даже страшный «викинг» алчущих добычи данов в 1177 году (не позднее этой даты был дотла сожжен волинский порт) не положил конец существованию славного города. Поскольку всего год спустя в одном документе упоминается «Венцеславо, кастеллан Юлиена» (лат. Venzeslavo, castellano Juliensi), о чем уважаемый читатель, как мы надеемся, еще не забыл. А если все-таки забыл, мы не напрасно ему об этом повторно сообщили. Вероятно, этот Венцеславо-Венцеслав и руководил восстановлением разрушенного «донями» города. Когда в 1184 году Кнут VI осаждал Вологост-Вольгаст, датчане, под предводительством Абсалона, благочестивого епископа Лундского, в очередной раз выжгли окрестности Волина. В 1185 году датское войско прошло мимо Волина на Камень, не удостоив Волин своим вниманием (вероятно, в потерявшем свое былое значение и богатство, после многократных разорительных набегов «доней», городе грабителям было уже нечем поживиться). И, наконец, последний поход данов на Волын привел к подчинению города датскому господству…

Не совсем понятно упорство, с которым датчане снова и снова нападали на Волин. Что так неудержимо тянуло их «к башням города Волына»? Вероятно, былые слава, влияние и богатство этого града северо-западных славян? А может быть — предоставление волинцами убежища беглецам из Датского королевства, приводимое скандинавскими летописцами в обоснование походов датчан на строптивый Волин?

Впоследствии все больше онемечивавшиеся померанские герцоги, бывшие славянские поморские князья, стремились вдохнуть в отошедший под их власть Волин (теперь уже Воллин — с двумя «л») новую жизнь. Примерно на рубеже XII–XIII веков (когда следы исконного, славянского Волына уже были поглощены болотом и зыбучими песками) на месте разрушенных городских валов и стен были вновь возведены фортификационные сооружения, укрепленные палисадами. Был восстановлен и волинский порт. В 1243 году Померанский герцогский дом даровал купцам былого славянского Щетина (окончательно превратившегося к тому времени в немецкий город Штеттин) привилегию на беспошлинный перевоз товаров по проливу Дзивне-Дивенову, а в 1274 году — право беспошлинной торговли через воллинский порт. Сохранившиеся с XIII века остатки портовых складских помещений свидетельствуют об успешности и плодотворности принятых померанскими герцогами мер по оживлению воллинской торговли. Однако возрожденный под немецкой властью город так никогда и не достиг своего прежнего богатства и влияния, оставшись торговым центром местного, локального значения. В 1400 году Воллин вступил в Ганзейский союз, но это не помогло ему выйти, по своему богатству и значению, из локальных рамок. Былой блеск старого, славянского, Волына так и не возродился.

Мало того! Политика герцогов Померании, зажатых (или, вернее, прямо-таки стиснутых) со своими владениями, между горазло более могущественными датскими, польскими и немецкими феодальными государствами, и вынужденных постоянно лавировать, чтобы избежать захвата своих земель этими алчными соседями, наряду с испытываемой самими померанскими герцогами неутолимой жаждой все большего могущества и все больших доходов, выжимаемых ими из своих подданных, включая воллинцев, имела для последних поистине роковые последствия. Ибо наследие славянского города-республики оказалось в гораздо большей степени, чем «моровым поветрием» (чумой), датскими, шведскими и немецкими «королевскими ратями» (на деле же — вооруженными грабителями, мало чем отличавшимися от головорезов Пальнатоки, хоть тот и коснел во тьме язычества, они же считались, да и сами считали себя людьми, просвещенными светом истинной, Христовой, веры!), опустошавшими Волин на протяжении столетий, подорванным и выхолощенным всемерно поощряемой герцогами Померании политикой «ползучей колонизации». Привлеченные предоставленными померанскими герцогами немецким колонистам заманчивыми привилегиями, немецкие крестьяне и ремесленники из Брауншвейга, Вестфалии и Восточной Фрисландии, а также жившие совсем уж далеко голландцы и фламанцы, покидавшие свои родные земли, чтобы избежать все более усиливавшегося там феодального гнета, а также вследствие безземелья из-за роста населения, переселялись в устье Одры — древнего Виадра. Здесь их ждала награда в виде благоприятных условий жизни, правовых и торговых привилегий, освобождения (на первоначальном этапе) от светских налогов, церковной десятины, оброков и барщин, бремя которых всецело ложилось на плечи славянского населения Померании. Этой ценой ее властители приобретали в свой «актив» принесенные германскими переселенцами с собой более совершенные методы земледелия, навыки строительства плотин и дамб, осушения заболоченных земель, ремесла и художества. Все это, в итоге, пополняло казну герцогского дома, повышало его доходы. Наряду с крестьянами и ремесленниками, из германских земель в Померанию переселялись горожане-бюргеры и священнослужители, умевшие в два счета обвести крестьянина вокруг пальца, а если надо (что уж тут греха таить!) — подделать документы на владение землей, как и иным имуществом, движимым и недвижимым.

Еще до 1277 года Воллину было даровано любекское городское право (что было подтверждено в 1279 году). Но уже 1234 году герцог Померанский и Штеттинский Барним I освободил любекских купцов от уплаты торговой пошлины во всех его владениях. Эта мера, несмотря на ее, вне всякого сомнения, весьма благотворное влияние в плане общего оживления экономической жизни Померании, крайне отрицательно сказалась на гражданских правах местного населения. Поскольку привела к появлению особых «вендских параграфов», «вендских фогтов[107]», всякого рода ограничений на деятельность «вендских», то есть — славянских ремесленников, препятствующих их вступлению в городские цехи, или гильдии, которым отныне предписывалось принмать в свои ряды исключительно немцев (с этой целью вносились даже соответствующие изменения в цеховой устав). До какого уровня были сведены права и свободы потомков винетцев, и куда (возможные) потомки жителей Винеты были, в итоге всех этих «нововведений», загнаны, явствует из одного документа, датируемого 1299 годом, упоминающего «Вендешвик» (то есть «Вендский вик»), расположенный в бесплодной, заболоченной местности к западу от Воллина (впоследствии это название было перенесено на бедный рыбацкий квартал в южной части города)…

Но память о прежнем богатстве некогда столь гордого приморского «града Волына» не польностью изгладилась из коллективной памяти потомков его граждан. Свидетельством чему служит следующий курьезный факт. Еще в XIX веке жители Воллина были настолько охвачены форменной «серебряной лихорадкой», принявшей столь эпидемический характер, что волинцы повально предались кладоискательству, перекапывая землю, включая даже грунт под фундаментами собственных домов. В конце концов бургомистру Воллина пришлось запретить им предаваться этому опасному занятию, приведшему к появлению трещин не только в фундаментах, но даже в стенах некоторых городских зданий… Но это так, к слову…