Я сложила ее вещи в жестяную коробку и однажды поздним вечером при свете фонарика закопала там, поскольку держать ее у себя в комнате, даже задвинув подальше в ящик стола, было страшно. Я боялась, что Ти-Рэй может подняться на чердак, обнаружить, что ее вещи пропали, и в поисках этого пакета перевернуть всю мою комнату вверх дном. Мне и думать не хотелось, что он со мной сделает, если обнаружит их спрятанными среди моих вещей.

Время от времени я ходила в свое тайное место и откапывала коробку. Ложилась на землю там, где деревья смыкались надо мной, натягивала ее перчатки, улыбалась ее фотографии. Изучала надпись «Тибурон, Ю.К.» на обороте иконки с чернокожей Марией, необычный наклон букв и гадала, что это за место такое. Однажды я поискала его на карте, и оказалось, что до Тибурона не больше двух часов езды. Может быть, моя мать жила там и купила эту картинку? Я всегда обещала себе, что когда-нибудь, когда стану достаточно взрослой, поеду туда на автобусе. Я хотела побывать везде, где когда-либо бывала она.

После утра, занятого ловлей пчел, я провела день в ларьке на шоссе, торгуя персиками Ти-Рэя. Для девочки не придумать летней работы тоскливее, чем торчать на обочине в коробке с тремя стенами под плоским железным навесом. Я сидела на ящике из-под кока-колы, смотрела, как мимо проносятся пикапы, и травилась выхлопными газами вперемешку со скукой. Обычно четверг был «большим персиковым днем», когда женщины готовились печь воскресные коблеры[6], но сегодня никто у ларька не останавливался.

Ти-Рэй не позволял мне брать с собой книги. Даже если удавалось унести какую-нибудь книжку тайком, к примеру «Потерянный горизонт»[7], спрятав ее под блузкой, кто-нибудь вроде миссис Уотсон с соседней фермы, встретив Ти-Рэя в церкви, непременно докладывал: «Видела я вашу дочку в персиковом ларьке: она читала, ничего вокруг не замечая. Вы должны ею гордиться». А он потом норовил прибить меня до полусмерти.

Да что это за человек такой, который против чтения? Наверное, он боялся, как бы чтение не заронило мне в голову мысль об учебе в колледже, что он считал пустой тратой денег применительно к девушкам, даже если они – как я, к примеру – получали высший балл на экзамене по словесности. Математика – это да, дело иное, но нельзя же быть умницей сразу во всем.

Я была единственной школьницей, которая не стенала и не роптала, когда миссис Генри задавала нам очередную пьесу Шекспира. Ну, если честно, я притворялась, что стенаю вместе со всеми, но внутренне испытывала такой же трепет, как если бы меня выбрали «персиковой королевой» Сильвана.

Вплоть до появления миссис Генри я полагала, что колледж парикмахеров и визажистов будет потолком моей возможной профессиональной карьеры. Я изучала ее лицо. И как-то раз предложила сделать французский пучок, который, на мой взгляд, очень бы ей подошел. На что она ответила (цитирую дословно): «Брось, Лили, ты оскорбляешь свой прекрасный интеллект! Ты вообще представляешь, насколько ты умна? Ты могла бы преподавать или писать настоящие книги. Колледж парикмахеров! Я тебя умоляю!»

Мне потребовалось не меньше месяца, чтобы оправиться от потрясения, вызванного новыми жизненными перспективами. Вы же знаете, как взрослые любят спрашивать: «Итак… Кем ты будешь, когда вырастешь?» Передать вам не могу, до какой степени я ненавидела этот вопрос. Но теперь вдруг я пристрастилась по собственному почину рассказывать людям – людям, которые и знать этого не хотели, – что я планирую преподавать или писать настоящие книги.

Я стала собирать коллекцию собственных сочинений. Одно время во всем, что я писала, фигурировали лошади. После того как мы в классе прошли Ральфа Уолдо Эмерсона, я написала «Мою нравственную философию», которая задумывалась как начало книги, но осилила только три страницы. Миссис Генри сказала, что мне нужно дожить хотя бы до четырнадцати лет, прежде чем у меня появится своя философия.

Она заявила, что моя единственная надежда на будущее – это стипендия, и на лето давала мне читать свои личные книги. Каждый раз, как я открывала какую-нибудь из них, Ти-Рэй фыркал: «Кем ты себя возомнила – Юлием Шекспиром?» Этот человек был искренне уверен, что именно так звали Шекспира, и если вы думаете, что мне следовало его поправить, то вы ничего не знаете об искусстве выживания. Еще он называл меня Мисс-Сопливый-Нос-В-Книжке, а иногда Мисс-Эмили-Большая-Больная-Голова. Ти-Рэй имел в виду Эмили Дикинсон, но, опять же, есть вещи, которые просто необходимо пропускать мимо ушей.

В персиковом ларьке, если не было книжки, я часто проводила время за стихосложением, но в тот бесконечно тягучий день мне не хватало терпения рифмовать слова. Я просто сидела и думала, как ненавижу этот персиковый ларек, как абсолютно всей душой я его ненавижу.

Накануне того дня, когда я пошла в первый класс, Ти-Рэй застал меня в персиковом ларьке. Я бездумно ковыряла гвоздем один из его персиков.

Он шел ко мне, сунув большие пальцы рук в карманы; глаза его были сощурены от солнца настолько, что казались полузакрытыми. Я смотрела, как его тень скользит по земле и сорнякам, и думала, что он пришел наказать меня за испорченный персик. Я даже не понимала, зачем это сделала.

Но вместо этого он сказал:

– Лили, завтра ты идешь в школу, так что тебе нужно кое-что узнать. О твоей матери.

На миг все умолкло и застыло, словно ветер умер, а птицы перестали летать. Когда он присел на корточки передо мной, мне показалось, что я провалилась в жаркую тьму и не могу выбраться.

– Пора тебе узнать, что с ней случилось, и я хочу, чтобы ты услышала это от меня. Не от людей, которые болтают всякое-разное.

Мы никогда об этом не разговаривали, и меня вдруг пробрало дрожью. Воспоминание о том дне возвращалось ко мне в самые неожиданные моменты. Заклинившее окно. Ее запах. Звяканье вешалок. Чемодан. То, как они ссорились и кричали. А главное – пистолет на полу, тяжесть в ладони, когда я его подняла.

Я знала, что взрыв, который я слышала в тот день, убил ее. Этот звук до сих пор порой пробирался мне в голову и каждый раз заставал врасплох. Иногда мне казалось, что, когда я держала пистолет в руках, никакого звука вообще не было, будто он раздался позже. Но в другие моменты, когда я сидела в одиночестве на заднем крыльце, скучая и маясь бездельем, или изнывала у себя в комнате в дождливый день, я чувствовала, что это я была его причиной. Когда я подняла пистолет, звук разорвал комнату и продырявил наши сердца.

Это было тайное знание, которое выскакивало на поверхность и ошарашивало меня. Я пускалась бежать – даже если шел дождь, я все равно бежала – вниз по холму к своему секретному месту в персиковом саду. Ложилась там прямо на землю, она меня успокаивала.