– Розали-ин!

– Тссс, – шикнула она, отмахиваясь от меня.

Пришлось узнавать, в чем дело, от телекомментатора.

– Сегодня, второго июля тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года, – говорил он, – в Восточном зале Белого дома президент Соединенных Штатов подписал Закон о гражданских правах…

Я перевела взгляд на Розалин, которая сидела, трясла головой и бормотала:

– Господи, помилуй!

Вид у нее был такой же неверящий и счастливый, как у людей в телевикторине, когда они отвечают на вопрос стоимостью в 64 000 долларов.

Я не знала, то ли радоваться за нее, то ли тревожиться. После церковных служб прихожане только и говорили, что о неграх да о том, получат ли они свои гражданские права. Кто побеждает – команда белых или команда цветных? Словно это было состязание не на жизнь, а на смерть. Когда священник из Алабамы, преподобный Мартин Лютер Кинг, в прошлом месяце был арестован во Флориде за то, что хотел поесть в ресторане, мужчины из нашей церкви ликовали так, словно команда белых победила в бейсбольном чемпионате. Я знала, что смиренно они нынешнюю новость не примут – ни за что на свете.

– Аллилуйя, Иисусе! – повторяла Розалин снова и снова, сидя на своем табурете. Словно в забытьи.

Розалин оставила на плите ужин – свою знаменитую тушеную курицу. Накладывая еду на тарелку Ти-Рэя, я раздумывала, как бы поднять деликатный вопрос моего дня рождения, на который Ти-Рэй за все годы моей жизни ни разу не обратил внимания. Но я все равно каждый раз, как дурочка, преисполнялась надежд, думая, что уж в этом-то году все будет иначе.

Мой день рождения совпадал с днем рождения Соединенных Штатов Америки, из-за чего обратить на него внимание было еще труднее. Я, когда была маленькой, думала, что люди запускают фейерверки и ракеты в мою честь: Ура, сегодня родилась Лили! Потом реальность расставила все по местам, как это обычно и бывает.

Я хотела сказать Ти-Рэю, что любая девочка была бы рада серебряному браслету с подвесками; что, более того, в прошлом году я была единственной девочкой в средней школе Сильвана, которая осталась без такого браслета; что весь смысл обеда в школьной столовой заключался в том, чтобы стоять в очереди, помахивая рукой, демонстрируя всем желающим свою коллекцию подвесок.

– В общем, – начала я, ставя перед ним тарелку, – у меня день рождения в эту субботу.

И стала смотреть, как он вилкой отделяет куриное мясо от косточки.

– Я тут подумала, что мне бы очень хотелось серебряный браслетик, один из тех, которые есть у нас в торговом центре…

Дом скрипнул – с ним такое случалось время от времени. За дверью громко гавкнула Снаут, а потом стало так тихо, что я слышала, как зубы во рту Ти-Рэя перемалывают еду.

Он доел куриную грудку и принялся за ножку, время от времени поднимая на меня тяжелый взгляд.

Я открыла было рот, чтобы спросить: ну, так что там насчет браслета? – но поняла, что он уже дал ответ, и от этого во мне поднялась этакая тихая печаль: свежая, нежная и на самом-то деле не имевшая ничего общего с браслетом. Теперь мне кажется, что печалилась я по скрежету, который издавала его вилка, скребя по тарелке, по тому, как этот звук разрастался и увеличивал дистанцию, разделявшую нас, по тому, что меня словно вообще не было в комнате.

Той ночью я лежала в постели, прислушиваясь к щелчкам, трепету и шуршанию в банке с пчелами, дожидаясь, пока наступит достаточно поздний час, чтобы можно было незаметно улизнуть в сад и выкопать жестянку, в которой хранились вещи моей матери. Мне хотелось полежать в саду, позволив ему обнимать меня.

Когда тьма выкатила луну на вершину неба, я поднялась с постели, натянула шорты и блузку-безрукавку и в тишине заскользила мимо комнаты Ти-Рэя, двигая руками и ногами, как фигуристка на льду. Я не видела его сапог, не видела, что он бросил их прямо посреди коридора. Когда я запнулась о них и упала, грохот падения так сотряс воздух в доме, что храп Ти-Рэя сменил ритм. Поначалу он даже смолк, но потом с тремя поросячьими всхрюкиваниями возобновился.