Вот что я начинала понимать – Августа обожала рассказывать славные истории.
– На самом деле, нам всем будет полезно еще раз услышать ее, – продолжала она. – Истории надо рассказывать, иначе они умирают, а когда они умирают, трудно вспомнить, кто мы такие и зачем мы здесь.
Кресси кивнула, отчего страусовые перья закачались в воздухе, и возникло впечатление, что в комнату влетела настоящая птица.
– Верно. Рассказывай историю, – одобрила она.
Августа подвинула свой стул ближе к статуе Марии и села лицом к нам. Когда она начала рассказ, показалось, что это вовсе не Августа заговорила с нами, а кто-то вещал ее устами, кто-то из иного времени и места. Глаза ее неотрывно глядели в окно, словно она смотрела спектакль, разыгрывавшийся в небе.
– Итак, – завела она рассказ, – давным-давно, во времена рабства, когда людей забивали до смерти и держали как собственность, они каждый день и каждую ночь молились об избавлении. На островах подле Чарльстона они приходили в молитвенный дом, и пели, и молились, и каждый раз кто-нибудь просил Господа послать им спасение. Послать им утешение. Послать им свободу.
Было ясно, что она повторяла эти начальные строки тысячу раз, что произносила их в точности так, как слышала из уст старших женщин, которые слышали их из уст еще более старших, – по тому, как плавно текли они, подобные песне, с ритмом, который раскачивал нас взад-вперед, пока мы не покинули место, где сидели, и не перенеслись сами на острова подле Чарльстона, ища спасения.
– Однажды, – продолжала Августа, – раб по имени Обадия грузил кирпичи на пароход, которому предстояло отплыть вниз по реке Эшли, и вдруг увидел, что к берегу прибило какой-то предмет. Приблизившись, он разглядел деревянную скульптуру, изображавшую женщину. Ее тело было из цельного куска дерева – тело женщины с воздетой рукой и сжатым кулаком.
В этот момент Августа встала и сама приняла эту позу. Она выглядела точь-в-точь как статуя, стоявшая за ней, с правой рукой, поднятой и сжатой в кулак. Она замерла в этой позе на пару секунд, а мы сидели и смотрели, завороженные.
– Обадия вытащил скульптуру из воды, – продолжила она, – и с трудом поставил ее стоймя. Потом вспомнил, как они просили Господа послать им спасение. Послать им утешение. Послать им свободу. Обадия понял, что Господь послал им эту скульптуру, но не знал, кто она. Он опустился перед ней на колени в болотную грязь и услышал в своем сердце ее голос, ясный как день. Она сказала: «Все хорошо. Я здесь. Теперь я о вас позабочусь».
Эта история была в десять раз лучше истории о монахине Беатрис. Августа скользящим шагом расхаживала по комнате, продолжая говорить:
– Обадия попытался поднять принесенную водой женщину, посланную Богом заботиться о них, но она была слишком тяжела, так что он пошел и привел еще двух рабов, и они вместе отнесли ее в молитвенный дом и водрузили на пьедестал. К тому времени, как наступило следующее воскресенье, все уже прослышали о статуе, прибитой к берегу рекой, о том, как она заговорила с Обадией. Молитвенный дом заполнился людьми, они не помещались в дверях и сидели на подоконниках. Обадия сказал им, что знает, ее послал Господь Бог, но не знает, кто она.
– Он не знал, кто она! – воскликнула Душечка, прерывая рассказ.
И всех «дочерей Марии» словно прорвало, они снова и снова повторяли:
–
Я глянула на Розалин и не узнала ее – так она подалась вперед на стуле, нараспев повторяя эти слова вместе со всеми.
Когда все затихли, Августа продолжила:
– Так вот, старейшей среди рабов была женщина по имени Перл. Она ходила с клюкой, и когда она говорила, все слушали. Она поднялась на ноги и сказала: «Так это же мать Иисуса». Все знали, что мать Иисуса звали Марией, и знали, сколько страданий повидала она на своем веку. Что была она сильна и постоянна, и сердце у нее было материнское. И вот она здесь, послана им по тем же водам, что принесли их сюда в цепях. Им казалось, она знает обо всем, что они выстрадали.
Я смотрела на статую, ощущая, как что-то рвется на части в моем сердце.
– И тогда, – говорила Августа, – люди стали плакать, и плясать, и хлопать в ладоши. Они подходили по одному и притрагивались ладонями к ее груди, желая прикоснуться к утешению в ее сердце.