Гаркнул одно слово – и замолчал. Яс вообще был не из говорливых, но старейшину в племени почитали. Он единственный застал на своём веку прежний, цветущий Лакос. Одного слова Яса оказалось достаточно: женщины притихли.

Мужчины вообще предпочитали не вмешиваться, им по сути было всё равно. Девушка с необычной внешностью и правда поначалу вызвала у них интерес, но ненадолго. Парочке смельчаков новенькая сразу дала от ворот поворот. А ну её, овчинка выделки не стоит. Уйдёт она или останется, им от этого ни прибудет, ни убудет.

Выслушав вердикт старейшины, Муна снова пожала плечами и вернулась к своей работе. Нита хорошо знала, что означает этот жест: думайте, как хотите, но меня вам не переубедить. Она давно свыклась с упрямым нравом сестры. Обе они славились сильным характером. Чего-чего, а упорства им было не занимать. Но, в отличие от молчаливой Ниты, Муна часто заводилась с полуслова. Их родители погибли с наступлением Большой Воды, когда Муне едва исполнилось три года, и двенадцатилетней Ните пришлось заменить ей мать.

– Идут! – вдруг крикнул длинноволосый парнишка, чинивший рыболовную сеть на берегу.

– Надо же, уговорили, – недовольно буркнула Найра.

Ни на кого ни глянув, Аламеда молча взошла на плавучий остров за Лони. Найра и Калу̀ перешепнулись. Нита проследила за Аламедой взглядом и, ничего не сказав, обрубила камышовую верёвку. Остров дрогнул на лёгкой волне и покорно поддался размеренному течению Большой Воды.

Каждый раз, пускаясь в долгое плавание на поиски нового пристанища, старались держаться мелководья, ближе к тем местам, где длинные вёсла доставали до дна – так легче было встретить на пути какой-нибудь клочок суши – и к тому же безопаснее. На большой глубине, поговаривали, обитали настоящие монстры, а на маленькой – и чудовища были мельче, с ними получалось совладать. Поэтому вёслами не только гребли и отталкивались ото дна, ускоряя движение, но и оборонялись. В открытых водах нередко таились монстры пострашнее лупоглазой вьельзевуллы. Ходили слухи об огромных океанских медузах, которые проглатывали и переваривали целые лодки. Кто-то верил, кто-то нет, но глубину проверяли непрестанно.

Порой Большая Вода играла с людьми злую шутку. Мутная и непрозрачная, она таила на дне пропасти и огромные овраги. Бывало, плывёт себе гребец, ничего не подозревает, отталкивается веслом ото дна, а оно вдруг как провалится – и полетит человек в воду. А там подводное течение хвать – и унесло… Нита хорошо это знала и теперь пыталась объяснить Аламеде безопасный способ гребли, но, кажется, та слушала вполуха.

Пришла ночь, смешались краски неба и воды, гребцы оставили свои вёсла и заякорили остров.

Аламеда долго не могла уснуть. Она лежала на спине, укрывшись грубым рогожным одеялом, и гадала, какая из звёзд на небе является её прежним миром. Высоко над головой сияли две луны: одна, словно отражение другой. В племени поговаривали, будто вторая появилась на небосклоне с приходом Аламеды. Та не понимала, что это могло означать, но почему-то чувствовала себя связанной с этим небесным светилом. Будь здесь старая колдунья и наставница Ваби, она бы всё объяснила, но Аламеда была одна.

В ту ночь ей приснился странный сон, вернее, проснувшись, она уже знала, что никакого сна на самом деле не было. В её дремлющее сознание проник кто-то, и она говорила с этим человеком. Бледнолицый мужчина с пронзительными серыми глазами задавал ей вопросы, а она отвечала. Не могла не ответить, будто пойманная им на крючок, словно глупая рыба. Он спросил, как она себя чувствует и как её зовут, а затем – знакома ли она с Лиз…

– Лиз… Да, я помню Лиз… – ответила Аламеда. – По её вине я умерла.

Как же не помнить. Ей никогда не забыть, как белолицые завопили: «Лиз, о нет!», – когда Аламеда, раненая, напала на ту девчонку и, бормоча заклинание, намертво вцепилась ей в лицо перепачканными кровью руками. То самое лицо, которое Аламеда теперь видела, каждый раз смотря на своё отражение в воде. О, да, она помнила, как они с радостью окружили ту девчонку, утешая её и повторяя «Лиз, бедная Лиз..», после того как Аламеде меж лопаток впился горячий металл. Это по вине Лиз она погибла и попала в умирающий Лакос. Ах, если бы только можно было вернуться назад и завершить обряд переселения души. Тогда бы Аламеда не ошиблась. Она им всем отомстила бы. И за себя, и за Роутега.

– Лиз, слушай меня внимательно, я доктор Ланнэ… – говорил голос из головы, называя Аламеду этим ненавистным именем.

– Я не Лиз, я не Лиз! – прошипела она сквозь сон. – Будьте вы прокляты.

Аламеда резко проснулась. Перед глазами было всё то же синее небо, утыканное множеством звёзд, и две луны, холодно глядевшие на неё свысока, как два горящих глаза. Рядом хлюпала вода, а рогожное одеяло покалывало шею. Кто этот человек? В том, что он из её прежнего мира, Аламеда не сомневалась. Он был как-то связан с Лиз. Но как ему удалось проникнуть в её спящее сознание? Доктор Ланнэ… он назвал себя доктором… Кажется, белые именуют так своих врачевателей… Неужели у него как-то получилось через сознание той проникнуть в её собственное…

Аламеда села, накинув одеяло на плечи. Весь сон словно улетучился. В голове разгоралась мысль: значит, ещё не всё потеряно… вот она ниточка, по которой можно вернуться в прежний мир и отомстить за Роутега. Духом ли, человеком, но вернуться и поквитаться со всеми. Старая Ваби многому научила её, нужно только понять, как теперь применить эти знания. Тонкая связь с невидимым собеседником неожиданно проложила дорожку обратно, в её прошлую жизнь. Потухший уголёк мести в сердце Аламеды стал вновь разгораться, раздуваемый ветром проснувшихся воспоминаний. "Вернуться и отомстить, вернуться и отомстить", – повторяла она про себя, пока снова не уснула.