– Но зачем атаковать заслон? – спросил Капо. – Почему бы просто не обойти его?

– К северу и югу проходят противотанковые рвы и заполненные водой каналы. Все эти заграждения были устроены нами, чтобы остановить русских, а теперь их используют русские. Там, выше и ниже заслона, вдоль дороги также заняли позиции замаскированные русские танки. Мы могли бы найти маршрут обхода, но на это потребуются часы и к тому времени солнце уже взойдет. Как только рассветет, советские штурмовики уничтожат нас. Заслон представляет собой нечто вроде баррикады, он не нашей постройки, его создали русские за последние дни. Все там делалось наспех, возможно, еще и не закончено. Так что мы должны прорваться.

Когда мы двинулись по направлению к фронту, «Яг-дтигр» был уничтожен стационарными подрывными зарядами, входившими в его конструкцию, – и эта громадная боевая машина, эквивалентная почти двум «Пантерам» по своей массе и возможностям, была просто оставлена горящей на обочине дороги.

Наши силы прорыва через железную дорогу насчитывали две наших «Пантеры», последний оставшийся у нас «Королевский Тигр», несколько штурмовых орудий и несколько 20-миллиметровых противовоздушных танков, которые мы называли «Wirbelwind»[56]. Эти замечательные боевые машины представляли собой счетверенную 20-миллиметровую зенитную установку в открытой сверху башне на шасси танка Pz IV, имевшую возможность уничтожать как наземные цели, так и вести противовоздушную оборону. Их присутствие благотворно подействовало на мою уверенность в успехе, но вид пехоты, которая должна была содействовать нам, внушал беспокойство.

Мы располагали несколькими дюжинами парашютистов-десантников, элитными войсками, которым мы могли всецело доверять. Однако вместе с ними должны были сражаться и силы фольксштурма: подростки до шестнадцати лет и мужчины за пятьдесят, вооруженные карабинами и «панцерфаустами», не имеющие никакой боевой подготовки и опыта. Должны были участвовать также несколько полицейских подразделений, а также группы «безлошадных» танкистов, артиллеристов и зенитчиков, которым пришлось бросить свои орудия в ходе прорыва. Были здесь и пехотинцы из различных частей вермахта, а один офицер-сапер привел около пятидесяти или больше солдат из колонны беженцев, угрожая им оружием и поставив перед выбором – сражаться или быть расстрелянными на месте. Этого офицера поддерживала бродячая банда – именно это слово пришло мне на ум – из фельджандармов, эсэсовцев и саперов, выглядевших сущими разбойниками и буквально излучавших отчаянную решимость избежать русского плена.

Чтобы заставить насильно мобилизованных дезертиров занять позиции вместе с другими солдатами, эта бродячая банда выдернула из их толпы одного такого не желающего сражаться солдата – парня лет восемнадцати или чуть старше – и показательно расправилась с ним выстрелом в затылок. После этого все остальные с угрюмыми лицами двинулись к линии фронта.

Рассвет должен был наступить примерно через час – а вместе с ним и появление красной авиации и совершенный апокалипсис для идущей за нами колонны беженцев. Кто-то из офицеров сказал мне, что в лесах скопилось от 10 до 20 тысяч человек, жаждущих перебраться через железную дорогу и дойти до западных союзников. Около четверти этого числа людей составляли гражданские беженцы или ходячие раненые. Рассвет, безусловно, принесет смерть для стольких из них, сколько не приходилось встречать даже в котле.

Времени для подготовки и планирования атаки не было. Просто единственный эсэсовский «Королевский Тигр», качнувшись, двинулся в темноту с целью – взломать заслон, возведенный для прикрытия железной дороги. Наши две «Пантеры» пошли за ним строем клина, еще чуть приотстав, рядом с «Пантерами» загрохотали штурмовые орудия, а уже за ними, в окружении пехоты, и самоходные зенитки.

Насыпь железной дороги возвышалась на горизонте темной линией на фоне начинающего светлеть неба, освещенная пламенем горящих боевых машин. Я отчетливо видел ее широкую прямую линию, уходящую вправо и влево, а у ее подножия просматривались, как нам и сказали, импровизированные позиции прикрытия, сооруженные из перемещенной бульдозером земли, древесных стволов и набитых песком мешков. Наиболее опасный момент должен был наступить в ту минуту, когда мы, прорвав этот заслон, стали бы переваливать через собственно железную дорогу: корпус танка оказался бы приподнятым гусеницами на рельсах и обращенным к неприятелю своим днищем всего на несколько секунд – но умелый и внимательный русский наводчик противотанкового орудия мог поймать этот момент и всадить снаряд своего орудия снизу, сквозь более тонкую броню, прямо в трансмиссию двигателя.

Небо вверху над железнодорожной линией, похоже, начало сереть. Неужели рассвет наступает так рано? Но свет внезапно стал интенсивнее, и в небо ударила яркая высокая световая колонна. Внутри моей «Пантеры», несмотря на жару и вонь, при виде этого луча раздался дружный смех. Русские включили зенитный прожектор!

– Мой бог, так они намереваются защищаться от нашей могучей авиации, – пробормотал башнёр, глядя на это зрелище сквозь орудийный прицел.

– А когда ты в последний раз видел в небе нашу авиацию? – раздался из-за переборки голос подобранного нами инструктора вождения. – На Рождество или чуток раньше?

Представлялось невероятным, что, при полном господстве их авиации в воздухе, красные позволяют себе беспокоиться о зенитных прожекторах. Но к первому прожекторному лучу присоединился второй, а затем и третий – и тут я сообразил, что вижу чрезвычайно яркие лучи, посылающие высокие колонны ярчайшего света в дымное небо над железной дорогой. Вражеский заслон у подножия насыпи был по-прежнему окутан тьмой. Даже когда мы приблизились на расстояние в 500 метров, там не было заметно никакой реакции, но прожекторные лучи задрожали, потом прорезали воздух – и уперлись прямо в наши танки.

Наш смех мгновенно сменился криками боли и тревоги. Свет прожекторов был ярче, ослепительнее всего того, что мне приходилось видеть ранее, безусловно, он был намного мощнее, чем обычный свет зенитных прожекторов. Прожекторы преобразили пространство, расстилающееся перед нами, в полосу ослепительного тумана, в котором невозможно было определить, что расположено впереди и на каком расстоянии. Мой механик-водитель замедлил ход, а мне пришлось использовать магнитный компас, чтобы он продолжал вести танк прямо вперед, да надеяться на то, что и другие танки поступят таким же образом. От страха мой желудок сжался в тугой комок, а руки затряслись так, что я не мог унять их дрожь; освещенные таким образом, мы представляли собой великолепную мишень для неприятеля, сами будучи ослепленными и одинокими. За ревом нашего мотора я все же услышал, как какая-то другая боевая машина сблизилась с нами, ударилась о наш борт и затем отошла от нас. Потом частый, захлебывающийся огонь 20-миллиметровых орудий дал нам знать, что вперед выдвинулись самоходные зенитные счетверенные установки и открыли огонь по прожекторам.

Мы оказались в ситуации полнейшей анархии и разрушения, даже по меркам тех сражений, в которых мне приходилось участвовать на Восточном фронте. Мы получили противотанковый снаряд в лобовой бронелист, заставивший взвизгнуть нашу трансмиссию. Но в то же самое время стена ослепительного света перед нами примерно наполовину потеряла свою интенсивность, а я смог смутно различить вспышки дульного пламени справа от нас – это самоходные зенитки «Wirbelwind» («Ураган») работали своими стволами по заслону перед железнодорожной насыпью. Мое зрение было повреждено светом, на сетчатке глаз еще сохранялись сверкающие пятна, из-за которых я не мог сфокусировать зрение должным образом. Мой башнёр выругался и крикнул мне, что у него такие же проблемы – он не мог сейчас использовать орудийный прицел. Это был новый вид оружия, придуманный красными: свет такой ослепляющей яркости, что попавшие под него солдаты не могли использовать свое собственное оружие.

Я приказал нашему механику-водителю принять вправо, выйти из полосы ослепляющего света, в область темноты, созданную «Ураганами». Мы опять получили несколько попаданий противотанковых снарядов, два из которых пришлись по башне и сбили зеркало смотрового прибора. Теперь мое поле обзора было ограничено только пространством прямо перед нами. Но там, где я думал увидеть на бруствере баррикады разбитый прожектор, обнаружились еще два таких же прожектора, которые время от времени проводили своими лучами по всему фронту наших сил. Из-за бруствера баррикады вели огонь пулеметы и противотанковые орудия, которые отделяли от нас лишь немногие сотни метров. Я увидел, как счетверенная зенитная 20-миллиметровка прошлась длинной очередью поверху баррикады, от которой еще один зенитный прожектор разлетелся зеркальными осколками, и наступила темнота.

Последний оставшийся прожектор продолжал работать, двигаясь вправо и влево, медленно перемещая свой слепящий луч вдоль нашего фронта. Мы едва сумели не столкнуться с эсэсовским «Королевским Тигром», который из опущенного ниже горизонтали орудия вел огонь по баррикаде, всякий раз продвигаясь вперед на несколько метров после каждого выстрела. Будучи не в состоянии разглядеть через смотровые приборы всю обстановку вокруг, я рискнул высунуться из командирской башенки.

Сражение за железную дорогу шло яростно, оно то затухало, то вспыхивало с новой силой, по мере того как наши солдаты и техника, штурмуя заслон перед ней, выкашивались ружейно-пулеметным и артиллерийским огнем и ослеплялись оставшимся прожектором. Два штурмовых орудия были подбиты, их экипажи выбирались наружу, закрывая глаза от ослепительного света. Все они, пытавшиеся найти укрытие, были уничтожены один за другим пулеметным огнем из-за бруствера. Одно штурмовое орудие, охваченное пламенем, взорвалось, выбросив высоко в воздух свои опорные катки и гусеницы. Два наших «Урагана» дерзко вели почти безостановочный огонь из 20-миллиметровок по железнодорожной линии, где стоял последний прожектор, ослеплявший наши силы своим едва ли не осязаемым лучом света. И посреди всего этого наша пехота упорно продолжала штурмовать перекрывавший нам путь заслон, продвигаясь вперед редеющими группами среди ослепительного света и разрывов.

Я отдал приказ моему башнёру, который, следуя ему, навел орудие примерно в сторону баррикады и выпустил один из немногих оставшихся у нас осколочно-фугасных снарядов по мешкам с песком и земляному брустверу. Глыбы земли и обломки древесных стволов взлетели вверх, увлекая с собой и залегших за ними красных пехотинцев в виде общей кучи из человеческих тел, дерева и земли. По нас опять выстрелило противотанковое орудие, его трассирующий снаряд срикошетировал от лобового бронелиста лишь в паре метров ниже меня, но затем «Пантера» Капо пронеслась мимо нас, ведя по врагу огонь из орудия едва ли не в упор, пока не таранила баррикаду своей лобовой частью. Гусеницы «Пантеры» бешено перемалывали комья земли, но все же увязли в остатках заграждения, развороченного нашим снарядом, и боевая машина остановилась. Шедший чуть сзади нее «Королевский Тигр» двинулся вдоль баррикады, посылая снаряд за снарядом из своего опущенного орудия в каждый проем.

Я приказал моему механику-водителю таранить баррикаду, и мы рванули вперед в более или менее удобном месте, тогда как красные пулеметчики осыпали нас градом пуль, бессильно барабанивших наш танк по его бронекорпусу. Мой механик-водитель, искусно работая дифференциалом, порой крутил танк едва ли не на одном месте, сминая заглубленные в землю позиции врага, – а затем, по моему приказу, мы стали взбираться по железнодорожной насыпи, проходившей уже за баррикадой.