Не задавая лишних вопросов, Вера молча кивнула и, юркнув за угол, отправилась затворять ставни, а отец Валерий, что-то негромко говоря Анне, подхватил её под локоть и исчез в дверях.
Так уж случилось, что как таковой церкви в Озерках не было. Ещё в восемнадцатом, когда до деревни добралась Советская власть, красивая белокаменная церквушка о пяти куполах была взорвана. Но то ли красные комиссары не смогли правильно рассчитать силу заряда, то ли старинные мастера постарались на совесть, да только кирпичные стены церквушки выстояли. Рухнув в пыль, под битый звон колоколов упали к ногам новой власти золочёные купола, а нижняя каменная кладка, закалённая веками и верой, устояла.
Озерковского попа, каким-то чудом сумевшего спасти и спрятать церковные иконы, долго пытали, а потом, так и не сумев добиться от него признания, расстреляли. Следом за ним, не церемонясь, взялись и за попадью, но та, осеняя себя крестным знаменем, иступлённо клялась, что о местонахождении икон ей ничего не ведомо. Решив добиться своего силой, красные командиры бросились искать её полугодовалого сына, рассчитывая, на то, что, не выдержав зрелища мук незапятнанной ангельской души, она сломается и будет вынуждена во всём сознаться.
Но маленького Валерия в доме не оказалось, как и не оказалось родной вдовой сестры отца Фёдора, Таисьи. Завернув в одеяло ребёнка, она исчезла из деревни, и все её поиски не привели ни к чему. Расспросы соседей тоже дали немногое, и, озверев от злости, красные дьяволы перевернули в каждом деревенском доме всё вверх дном. В надежде выйти на след, перетряхивая старое тряпьё в сараях и подполах, они грозили жителям всеми мыслимыми и немыслимыми карами, но всё было напрасно: канув как сквозь землю, иконы белокаменной церквушки исчезли без следа.
Не сумев добиться своего, красные бойцы из деревни ушли, но перед отъездом, замуровав крепко-накрепко все ходы и выходы, заперли в доме попадью и, забросив туда уже ненужный труп отца Фёдора, подпалили сруб со всех четырёх сторон сразу. Слушая истошные женские крики, доносящиеся из огня, они жалели только об одном: что в пламени и дыму вместе с попадьёй не корчится малолетний поповский выкормыш, так нелепо ускользнувший из их рук.
Уже ближе к вечеру, дождавшись момента, когда от поповского дома остались одни дымящиеся головешки, отряд тронулся в путь и, поднимая дорожную пыль копытами лошадей, исчез из виду на целых три года. Но летом двадцать первого вернулся обратно с указом на руках, по которому предписывалось на месте взорванной церкви отстроить новый клуб, благо стены уже имелись.
Поначалу устраивать танцы и собрания в разрушенном храме для жителей Озерков казалось диким, и почти десять лет помещение клуба пустовало. Но время делало своё дело, одно поколение сменялось другим и, воспоминание о произошедшей трагедии отходило всё дальше и дальше в прошлое.
Скорее всего, с годами эта история забылась бы окончательно, но десять лет назад, осенью пятьдесят шестого, в Озерки приехал агроном Валерий Фёдорович с женой Верой. И по деревне, неизвестно откуда взявшаяся, поползла весть о том, что он и есть сын убиенного отца Фёдора, погибшего от рук красных комиссаров в далёком восемнадцатом.
Возможно, ниточка из прошлого так и не завязалась бы в узелок, но однажды, зайдя в гости к соседям, доярка с фермы, Варвара Никитична, увидела в щель приоткрывшейся двери в молельную образ святого Николая Угодника и сразу же узнала в нём икону, когда-то хранившуюся в разрушенной большевиками пятиглавой белоснежной церквушке. Весть о том, что новый агроном и есть тот самый спасённый Таисьей мальчик, в один вечер облетела все озерковские дома, и, желая убедиться в чудесном спасении пропавших икон своими глазами, в дом к отцу Валерию потянулись люди.
Сначала желающих посетить молельную было не так уж и много. Несмело, оглядываясь по сторонам, они приходили в дом священника по одному и исключительно под покровом темноты, но потом, убедившись, что в лице священнослужителя они обрели надежного защитника и мудрого советчика, люди бояться перестали. Всё ещё по привычке называя старый клуб церковью, озерковцы всё чаще и чаще несли свои беды и радости к святому отцу и незаметно для себя, привыкнув к деревянному дому за высоким забором, неспешно и размашисто крестили лбы на восток, туда, где за тяжёлыми ставнями висели драгоценные образа, сохранённые ценой двух человеческих жизней.
— …Ты, Анна Фёдоровна, проходи, я сейчас. — Впустив Анну в молельную, отец Валерий прикрыл за ней дверь, а сам, торопливо пошёл в соседнюю комнату за рясой.
В молельне было почти темно, только в одном углу, у самого потолка, под киотом с тремя образами горела маленькая лампадка, отбрасывающая на деревянные стены и пол неровный круг блёклого света. Касаясь торжественно-печальных ликов святых, жёлтые отблески перепрыгивали с одной иконы на другую, и тогда, играя светящимися бликами, вспыхивала бронза старинных окладов. Святые лики с любовью и состраданием смотрели Анне в глаза, и, будто шепча их устами, в резной чашечке лампадки потрескивал маленький огонёк.
— Что с тобой случилось, Анна? — Едва заметно скрипнув, дверь в молельню приоткрылась, и на её пороге, облачённый в простую чёрную рясу, почти достававшую до пола, появился отец Валерий.
— Батюшка… помогите мне, запуталась я совсем, сил моих больше нет. Как дальше жить — не знаю… — Наклонив голову, Анна посмотрела на вычищенные песком, почти белые половицы и, запнувшись, словно споткнувшись о какую-то невидимую преграду, потерянно замолчала.
— Расскажи мне всё без утайки, что было — того не вернуть, но, верь мне, вместе мы пересилим твою беду. — Отец Валерий сделал шаг навстречу Анне, и, сверкнув ярким всполохом, на его груди качнулся большой серебряный крест.
— Виноватая я, батюшка, — дрогнув губами, Анна склонила голову ещё ниже и, закрыв глаза, почувствовала, как, огненной дорожкой по щеке побежала слеза. — За то, что я сделала, гореть мне в аду огненном, и ни на земле, ни на Небе не знать прощения. — Тихо всхлипнув, она провела рукой по лицу, и отец Валерий увидел, что в её маленьком сухоньком кулачке зажат тонкий лоскут белого платочка.
— Грех можно искупить раскаянием, — не подгоняя событий, батюшка терпеливо посмотрел на склонившую голову Анну.
— В том-то мой грех и состоит, что нет у меня в сердце раскаяния, — с болью в голосе проговорила Анна и, поджав губы, замотала головой из стороны в сторону. — Если бы сейчас можно было всё вернуть назад, ничего бы я по-иному не сделала. Наверное, зря я пришла… — неожиданно она вскинула голову и, встретившись с мудрыми глазами отца Валерия, безнадёжно вздохнула. — Слишком длинная эта история, слишком давняя. Только время зря терять…
— Мне спешить некуда. — Подойдя ближе, он положил руку Анне на голову. — Ты расскажи — я послушаю, а решать, где грех, а где — нет, будем после.
— Здорово живёте, Анфиса Егоровна! — сбросив в сенях пропылённые растоптанные галошки, Анна остановилась у распахнутой настежь двери в горницу.