— Что женился он, конечно же, без любви, — стала загибать пальцы Марья, — что его, бедную сиротинушку, заставили это сделать трагические внешние обстоятельства, заметь, никоим образом не зависящие от его воли, и, уж конечно, что любил он все эти годы только тебя одну.

— А разве это не так? — Поражённая необычными словами и поведением Марьи, Люба почувствовала себя немного не в своей тарелке.

— Конечно, так, — пошла ва-банк Марья. — А тебя не интересует, откуда я обо всём этом знаю?

— Наверное, от Кирилла.

— Да нет, о несравненная! — желчно хохотнула Марья. — Забирая его от очередной пассии, я слышала эту трогательную историю не один десяток раз, так что за четыре года совместной жизни у меня вполне хватило времени выучить слова душещипательной песни о великой и трагической любви.

— Что ты этим хочешь сказать? — Со щёк Любы отхлынула кровь, и Марья с удивлением увидела, как могущественная соперница постепенно утрачивает самообладание.

— Я хочу сказать, что всё, что мой благоверный тебе наплёл, он уже говорил многим, и вряд ли на сей раз он смог изобрести что-то новое.

— Ты врёшь, — коротко уронила Люба.

— Давай проверим. — Чувствуя кураж, Марья развернула сложенный вчетверо лист. — Вот справка из консультации, где чёрным по белому написано, что через несколько месяцев у нас будет ребёнок, — с улыбкой проговорила она, с любопытством наблюдая за тем, как лицо Любы становится белее простыни. — Или я что-то напутала, и он тебе не говорил, что у нас с ним не может быть детей? Стра-анно, — деланно протянула она. — Обычно для большей убедительности он использует этот трюк, и, как правило, он срабатывает безотказно.

— Покажи, — требовательно протянув руку, одними губами прошептала Люба.

— Да ты уж очень-то не расстраивайся, — по-дружески посоветовала Марья, с притворной жалостью глядя в глаза ненавистной подруге.

— Значит, всё, что он мне говорил… — неохотно протянув бумагу назад, Люба медленно выдохнула.

— Всё без исключения, — подмигнула Марья и, свернув лист, поспешно убрала его под замок. — Вот это, — ткнув пальцем в бок сумки, она выдержала внушительную паузу, — это правда, а всё остальное — чепуха. Ну ладно, некогда мне тут с тобой языком чесать, устала я, сама понимаешь, — многозначительно усмехнулась она, — да и дел много. Так ты, когда мой у тебя объявится, скажи, чтоб сильно не задерживался.

Не попрощавшись, Марья с лёгкостью развернулась, но, хлопнув дверью, задрожала и, ощутив, что завод полностью иссяк, без сил прижалась к ней спиной. А с другой стороны к той же двери прижалась спиной Любаня и, задыхаясь от обиды и боли, тихо и безнадежно заплакала.

Пролетев пулей мимо рьяной вахтёрши, Марья выскочила на улицу и, громко хлопнув дверью, злорадно подумала о том, что подобное обращение с казённым имуществом непременно взмутит толстую гарпию до глубины её студенистой души.

Ретушируя контуры зданий, над Москвой повисли скорые мартовские сумерки, и невесомые искристые снежинки, теряя свою яркость, стали подёргиваться пепельно-сиреневатой матовостью. Потихоньку угасая, небо на западе постепенно наполнялось густым вишнёвым сиропом заката; разрезая холодную звень воздуха, слышались отдалённые гудки машин, а у самого парапета набережной, раздвигая темноту длинными жёлтыми ладонями, уже горели фонари.

Торопиться домой смысла не было. Последняя пара Кирилла заканчивалась без четверти шесть, так что, даже с учётом времени его прощального захода к Шелестовой, раньше восьми — половины девятого он дома объявиться не мог. В том, что эта особа сегодня выкинет Кирюшу вон, Марья не сомневалась ни минуты, а поскольку, кроме как домой, идти оплёванному Ромео будет абсолютно некуда, то его возвращение в родные пенаты — шаг просчитанный и абсолютно предсказуемый.

Сидеть дома в такой вечер не хотелось, и, поскольку Марья была почти не связана временем, она решила побаловать себя прогулкой по любимому Арбату. Сияя золотыми огнями, круглоголовые фонари заливали улицу жёлто-оранжевой карамельной патокой, и каждый камень брусчатой мостовой выделялся по краю отчётливым прямоугольным контуром. Высокие окна выступающих над брусчаткой эркеров уходили в глубокое, чёрно-фиолетовое небо. Узкие, тёмные, своим внешним видом они напоминали худые, впалые щёки чопорных английских аристократов, молчаливо сидящих за чаем с серебряной ложечкой в руке.

К вечеру на улице похолодало, но здесь, в оживлённой людской толпе, этого почти не чувствовалось. Наслаждаясь шумом голосов, Марья с удовольствием вглядывалась в освещённые витрины магазинов и, замирая от восхищения, ощущала свою причастность к кипучей жизни большого города. Остановившись у стекла, она каждой клеточкой впитывала звуки и цвета, скрупулезно запоминая всё до мелочей, чтобы когда-нибудь потом, расколов звонкое одиночество вечера на мелкие кусочки, растворить их в светлой реке испытанной радости…