Договор он выполнил целиком. Музей не то чтобы поразил Рея – он был здесь уже несколько раз, причём по большей части в рамках ознакомительных экскурсий в ходе разного рода конференций и круглых столов. Зато потом они всё-таки отправились на Лазурный берег, так что Рей получил возможность упасть на шезлонг, притянуть Кирстин поближе к себе и замереть, закрыв глаза.
Он очень хотел остаться в этом дне навсегда. Просто обнимая ту, кто заполнил его вселенную собой. Но выходные могли продлиться не больше нескольких дней. Чтобы выполнить то, что он задумал, нужно было сейчас все силы направить на то, чтобы развести две части своего бизнеса как можно дальше друг от друга и насколько возможно расширить легальную часть. Осенью, собрав последний урожай, Рей собирался продать Дубайский отель. Как быть с Майклом – он пока не знал. Тот был прав – бросать его одного в паутине криминальных связей было бесчестно, тем более что именно Рей впутал его в них. Но сам Рей не видел на этом фронте особых перспектив. «Двадцать девять лет, – думал он, – а я так и не добился ничего».
В последние дни им владела собственная, непонятная ему до конца, тоска, как будто поджимал срок и впереди намечался невидимый, но очень важный рубеж. И до рубежа этого оставалось всего ничего.
Вернувшись, Кирстин ещё успела поучаствовать в предшествовавшей выставке суете и потрепать себе нервы, выясняя отношения с организаторами относительно того, почему её работа оказалась в самом тёмном углу. За плод своего труда было обидно до слёз, хоть Кирстин и понимала, что не стоит ожидать большего, когда выставляешься в первый раз.
Вазы стояли по обе стороны от неё, и в конце концов, уже в последний день приехавший Рей долго смотрел на скульптуру, прежде чем сказать:
– А я узнал. Это как та богиня с быком, которую ты показывала мне неделю назад. Но твоя намного лучше. Как живая. Если бы я не знал тебя, то влюбился бы в неё.
– Она и есть я! – уставшая после длительных споров и бюрократических перипетий Кирстин уже не имела сил что-либо объяснять и потому просто прижалась к Рееву плечу.
– А почему она в самом тёмном углу?
Кирстин захотелось побиться о стенку головой.
– Так вышло, – просто сказала она. – Вообще-то свет должен падать со стороны левого плеча.
– Эдди! – окликнул Рей охранника, – организуйте нам пару прожекторов.
– Рей!
Разговор прервал зазвонивший в кармане у Реймонда телефон.
– Объяснишь им, куда ставить. А я пока отойду.
И он оставил Кирстин одну.
В результате ряда перестановок и после того, как Рей внёс небольшое пожертвование в казну музея, «Европа» оказалась освещена в два раза ярче, чем стоявшие по обе стороны от неё работы признанных мастеров, в частности, и самого Бастьена. Особенно стыдно Кирстин стало, когда она обнаружила, что в итоге журналисты, мелькавшие на выставке тут и там, по большей части подходят именно к её скульптуре.
Немного смущаясь, Кирстин улыбалась одним краешком губ, от чего на щеке у неё образовывалась симпатичная ямочка, и легко отвечала на большинство вопросов, стараясь ненавязчиво привлекать внимание и к работам Бастьена. То и дело она упоминала, что это именно француз её обучил, хотя это было не совсем так – всё, чему научил Кирстин Бастьен, осталось лежать дома. Относительно же выставленных работ тот лишь помог определиться с материалом и показал базовую технику отливания в гипсе, всё остальное Кирстин задумала и сделала отдельно от него.
В тупик её поставил лишь один вопрос, который был задан, когда первый день выставки уже близился к концу.
– Мадемуазель Кейр?
– Да, это я, – улыбка Кирстин уже стала к тому времени усталой и дежурной, а голова давно перестала работать.