Если между человеком и природой нет отчуждения, труд на земле приносит удовлетворение. А уж как рождается при этом чувство «прекрасного», знает каждая дачница, как знают об эстетическом освоении мира философ-«природник» и философ-«общественник», по-разному объясняющие природу «прекрасного».

Начинается мое целое с панорамного вида романтически запущенных неогороженных соседних участков, как бы раздвигающего границы собственных владений. И с людей, живущих на этих участках. Близких мне по духу. Непростых. С клубками проблем. Но были бы другие люди, и вид был бы другой. И не было бы чаев-посиделок с разговорами об искусстве, добре и зле, земном и небесном, с чтением стихов, с песнями под гитару, не было бы айсидородунканских танцев на траве, и не было бы вроде ниоткуда берущегося смеха.

Огромное место в моем дачном пространственно-временном гармоничном целом занимает узкая длинная дорожка, с которой связано полжизни. Кривая, ухабистая, она уже за воротами кооператива начинает проверять меня, на что я еще способна. Знакомы все изгибы и все повороты, протопанные ногами и накатанные колесами велосипедов. Младший сын в свое время посоветовал мне проезжать опасные места коварной дорожки не напрягаясь, глядеть немного вперед и ни в коем случае не думать о падении. Тем не менее, я регулярно падала, поэтому сын каждый раз ехал впереди и заботливо предупреждал: «Поворот», «Ямка», «Подъезжаем ко рву».

Самым большим моим велодостижением стал виртуозный проезд через противопожарный ров. Конечно, лучше не искушать судьбу, слезать с велосипеда и спокойно перебираться на высокий берег рва. Но до сих пор я бесшабашно проделываю цирковой кульбит – разгоняюсь, на скорости взмываю вверх и поворачиваю руль вслед за дорожкой налево, при этом усиленно нажимая больной, лишенной коленной связки ногой на педаль вздыбившегося велосипеда. Еще страшнее переезд рва в обратном направлении. Попробуй-ка на резком правом повороте ухнуться в разгончик вниз – непременно с захватыванием духа – и тут же вписаться в узкий гребень встречающей дорожки, сразу уходящей влево. Однажды-таки, забыв о наставлениях сына не думать о падении, на всей скорости свалилась и ходила месяц с черной ногой.

После рва разумная дорожка дает передохнуть, – по еловому лесу еду и пою, если не в голос, то в душе. Но слабый звук еще не появившейся «высоковольтки» предвещает два сложных – внаклон, как на велотреке, – объезда широких впадин песочной дороги, хотя после только что осуществленного «перехода через Альпы» для асса моего уровня такие виражи – сущая ерунда. Далее дорожка тянется по солнцепеку между трещащей безумолку «высоковольткой» и лесом. Здесь она позволяет на нее не смотреть, и каждый год именно в этом месте я ощущаю ход времени.

Вот впереди едет мальчик в панамке, а я с любовью гляжу на гуттаперчевую фигурку, помогающую ногам достать до педалей не по возрасту большого велосипеда, и приноравливаюсь к его скорости. Въедем в лес и передохнем…

Вот дорожка напоминает, что прошел год, и я с любовью смотрю на уже крепенькие плечики сына…

А вот я уже не успеваю за переполненным мышечной радостью подростком…

Через какое-то время я с максимально ощущаемой любовью смотрю на спину ладно скроенного молодого человека и думаю, сколько девушек будет на него заглядываться, и когда-нибудь одна из них отнимет его у меня…

Теперь, когда так и случилось, дорожка участливо навевает дорогие сердцу воспоминания. Это моя и ее тайна. А о чем думает смотрящий мне в спину муж?

Въезд в лес по вылезшим из земли сосновым корням знаменуется резким поворотом, мобилизующим внимание для предстоящей переправы через вечно заполненную скользкой грязью яму. Еще несколько упражнений по балансу тела в седле, – и все трудные места позади, т.е. в прошлом, – воссоединяю я по привычке пространство со временем. А дальше – участок леса, в котором непременно хочется задержаться. Запах распаренной жарой земляники прямо стаскивает с велосипеда. Но мужчины, с кем бы из них я ни ехала, напоминают о цели поездки и прибавляют скорость.

Минут десять залихватских «гонок с преследованием», – и впереди меж сосновых кулис наконец-то показывается «шишкинское» поле. Дорожка переходит в колею. На самом выезде из леса, на последней высоченной сосне, несколько лет подряд нас приветствовали два больших красно-черно-белых удода. С тех пор, как Сережа перестал со мной ездить, птицы пропали. Щемящие воспоминания и тихая радость от созерцания типично русского уголка природы волной наполняют меня ощущением «восторга бытия».

Оставшуюся часть пути до озера – ехать одно удовольствие. Правда, на последних метрах дорожка, верная себе, как старуха Шапокляк, устраивает «заподлянку», подсовывая под колеса большой камень и вросшую в землю железяку, – но что думать о мозолях, если ты уже дома.

Три больших озера, сельские поселения Куровское и Давыдово, деревня Костино, их провинциальный дух, прилегающие к ним леса и проселочные дороги, рынки, магазинчики, изнывание под солнцем и заслуженное мороженое, Гуслицкий Спасо-Преображенский монастырь, куда меня по воскресеньям возит на машине муж, родник с чистейшей водой, любимая длинная-предлинная дорожка и даже местная больница-поликлиника, возвышающаяся над окрестностями и гостеприимно обслуживающая немощных дачников, – все это, вместе с соседями, их участками, и много еще чем, – то гармоничное целое, родное-родное, в котором мне хорошо живется и думается.

***

Так возобновились несуетные размышления на даче после зимнего перерыва. В этот вечер на крыльце удивительным образом заново всплыло все то, что волновало меня с осени, а может быть, и всю жизнь.

Облезлая дверь не торопила взять в руки журнал. Она была рада, что на нее обратили внимание. Проступающие слои красок, словно культурные слои в археологических раскопах, помогли восстановить непростую историю служения ее людям.

Сначала, новенькая и свежевыкрашенная, она впускала и выпускала веселую ребятню пионерского лагеря. Затем вместе с разобранным домиком старшего отряда она перекочевала на дачный участок. Лежа на мансарде, я сразу определяла, кто через нее вошел: бережливые родители, а так же сыновья, в последнюю секунду успевавшие вспомнить, что самозакрывающуюся дверь надо придержать, – или рассеянный муж. В случае мужа дом ощущал подземный толчок, кровать подпрыгивала, стекла дребезжали, а я про себя отмечала, чем соломенный (читай – щитовой) домик Ниф-Ниф отличается от каменного Наф-Наф. Может быть, из-за таких хлопаний, усугубляющих последствия ошибки в конструкции, дом стал утряхиваться на противоположную двери сторону и съезжать с фундамента, а я стала прикидывать, когда же он завалится окончательно.

По этой самой причине – если не считать строительного бума, обычного при смене поколений дачников, – в моей голове появилась идея-фикс построить новый дом с современным дизайном, желательно поближе к основному местожительству и на сухой почве, а не на нашем болоте, определяющем время жизни построек. И вот я, абсолютно не пригодная к махинациям «купи-продай», не провернувшая за всю жизнь ни одного стоящего выгодного дела, занялась виртуальной деятельностью по продаже резервного большого участка в промзоне, который государство мне дало как многодетной матери, и поиску нового идеального. Интернет-искуситель предложил различные варианты симпатичных домиков, возводимых «под ключ» за два месяца. Ну, я и размечталась…

В скором времени на меня полезли разные болезни, отодвинув мещанские мысли на задний план. Окончательно осадил моих резвых коней желаний, несущихся в пропасть, священник Дмитрий Смирнов, который в эфире радиостанции «Радонеж» в ответ на просьбу пожилого радиослушателя благословить его на перестройку дачи, сказал: