— Немного пройтись — будет лучше, — Люцина шла сзади.

Малгося быстро курила. Вообще-то ей хотелось протестовать, ведь в такси нет грязных луж, шатающихся тротуарных плит и и других — в отличие от них самих — пьяниц. Но туг же идея перестала ей нравиться. Ночь была замечательная, ноги сами вошли в ритм.

Беата с Люциной перебрасывались словами у нее над головой, и Малгосе ужасно хотелось рассказать им чего-нибудь смешного. История сбегала из головы и сердца, чтобы оба ручейка встретились на языке и соединились для того, чтобы сорваться вниз и пропасть. Словно неудачные роды, как будто бы каждый рассказ был ребенком, — размышляла Малгося, — некоторые живут долго или коротко, а другие умирают при родах. Вот только почему я не могу вспомнить ничего смешного? Она не могла, потому что думала про Михала.

— Девки, я должна вам кое-чего сказать. Я страшно люблю своего парня, — прошептала она, сама не зная, зачем.

Охотнее всего она очутилась бы сейчас в его компании, вот так бы прижалась и стояла мгновение, а потом — чего там говорить, сделала бы с ним все, на что до сей поры им не хватало смелости. Трахались бы до самого рассвета, а то и до вечера, пока Михал не превратился бы в тряпку, оставшуюся от человека; в тряпку, которой можно было бы окутаться. Ну да, именно этого сейчас ей и хотелось. Пить, курить и не покидать кровати.

— Клё-лёвая травка, — припомнилось ей, — у нас есть еще?

— Ясен перец, — раздалось слева.

— Закурим, как только уже будем на месте, — прозвучало справа. — Ты же только-только курила. Едва идешь. А что ты станешь делать, когда будет нужно бежать?

Малгосе показалось, что над этими словами нужно поразмыслить, вот только головы для переваривания мыслей не было. Время шло как-то замедленно. Как ей казалось, они шли уже минут двадцать, тем не менее, она видела огни улицы, на которой недавно пиршествовали, так что можно было подумать, будто бы это сама Земля подшучивает над ними и крутится не в том направлении, в котором они стремятся. А стремились они прямиком в Святой Вроцлав.

Малгося узнала место. Ей было странно, что они находятся так близко от ее дома. Дома по другой стороне моста[68]были черными даже среди бела дня, не говоря уже о нынешнем времени; здесь толпились странные паломники; сюда люди приезжали целыми семьями, чтобы танцевать, петь песни и пропадать без вести. Зрители неустанно кружили, распевая песни или разговаривая. Один только странный мужчина с татуировкой на лице стоял неподвижно. Все пялились на черные дома, застывшие за этим типом. Он же направлял взгляд выше, куда-то над крышами.

— Мы же туда не идем? — испуганно спросила Малгося.

— Да ты чего, — ответила Люцина.

— И речи не может быть, — прибавила Беата.

— Концерт состоится вон там, подальше.

— По Оборницкой будет ближе всего. — Люцина схватила потную руку Малгоси. — Пройдемся туда, и все. Ну, Гося.

Тут нечего бояться.

Малгося подумала, что было бы чертовски нехорошо столкнуться сейчас с матерью или отцом, и ускорила шаг. Никто не обратил на них внимание, когда три девицы прорвались сквозь толпу паломников — они пахли верой, потом и горелым жиром — и дальше, мимо полицейских машин, скорой помощи и журналиста, у которого была такая рожа, словно он только что выслушал все речи Фиделя Кастро. Если бы поглядеть на девчонок сверху, именно так, как сейчас смотрю на них я — вы бы увидали два белокурых шарика, стерегущих маленькое черное пятнышко.

Шли они быстро. Людей оставили за собой. По обеим сторонам высился Святой Вроцлав. Дождь полил сильнее. Малгося сгорбилась, сигарета намокла. Она вздрогнула.

— Далеко еще?

— Подходим, — прозвучало в ответ. Девушка так и не поняла, с какой стороны. Не могла она видеть и того, что подружки переглядываются. Толпы были где-то у них за спинами. Со стороны Балтицкой людей практически и не было. А может, они попрятались. Свет уличного фонаря окрашивал дождевые капли. Промелькнуло такси.