— Не заскочишь ко мне прямо сейчас? На Швидницкую. У нас есть джин, водка, кое-чего еще.

— Это «кое-что» классное, — голос Беаты звучал эхом.

Малгося оглянулась по сторонам, как бы ища помощи в принятии решения. Эти две девицы — ведь их же ничего не объединяет, а если хата Люцины хоть немного походит на эту забегаловку, тогда они будут пить из меховых стаканов и блевать в плюшевую плевательницу. Почему бы и нет, подумалось ей. Только на минутку.

— А откуда у тебя эта студия[67]? — спросила Малгося.

Они сидели над бутылкой. Люцина дробила зелье и смешивала с табаком. Беата зыркала то на подругу, то на телевизор, где она нашла канал «Viva!». Обвешанный золотом негр делал странные жесты, как бы приглашая всех расистов открыть в него огонь. Вокруг него пританцовывал рой полуголых девиц, которые с явным отвращением отирались одна о другую.

— Вообще-то, она не моя, — пояснила Люцина. — Но будет моей. Пока что она принадлежит моей маме. После сдачи на аттестат я перееду сюда. Если, конечно, сдам, а я побаиваюсь.

По сравнению с норой Михала, эта однокомнатная квартирка — с паркетом, блестящей кафельной плиткой, телевизором на стенке и аудиокомплексом — производила огромное впечатление. Малгося редко бывала у других людей. Ей были известны лестничные клетки, безумная комната отца, постель у Михала. Ей хотелось хоть когда-нибудь пожить в такой — как эта — квартирке.

— Эти фильмы можешь взять, — показала Люцина и подсунула Малгосе стакан с выпивкой, слишком даже крепкой.

— Ее отец торгует такими, — соврала Беата. — Лю будет только рада, если чего-нибудь возьмешь.

— Лю? — удивилась Малгося. Она встала, подошла к полке. Большинство названий ничего ей не говорило.

— Ну, Лю! Чего в этом странного? — смеясь, спросила Люцина. Она искусно достала смятую бумажку, разгладила. Белый порошок от раздавленных таблеток «экстази». Еще недавно таблетки вызвали среди девиц чуть ли не скандал. Люцина твердила, что необходимо растереть три, Беата упиралась на том, что двух будет достаточно, потому что Малгося до сих пор ничего крутого не принимала, а кому надо, чтобы она отбросила коньки. Девицы обменялись конспиративными усмешками. Они чувствовали себя так, словно бы играли главные роли в какой-то крупной истории. Но, возможно, так в действительности и было.

— Закуришь? — Люцина протянула Малгосе мундштук.

— Травка по-настоящему классная. Ты еще никогда такой не курила, — подбадривала Беата.

— Знакомый из Голландии привез. Понятия не имею, чем там ее голландцы приправляют. Но клёвая!

Беата затянулась. Малгося взяла мундштук от нее. Дым раздражал горло, пришлось запить. Люцина сделала телевизор погромче и улыбнулась гостье: от всего сердца, откровенно, после чего тут же подлила Малгосе джина.

— Честное слово, клёвая, — сообщила она.

Разговаривали они о какой-то фигне. Еще недавно Малгосе подобные темы были просто противны: ну как можно сплетничать о запахе изо рта мужчин, об их косметике и звездах кино — но поскольку травка и правда была хорошей, девушка проникла в тему и сделалась ведущей. Она часто смеялась, раскачивалась на стуле, попросила еще выпивки. Ей вообще хотелось пить. А девчонки, несмотря на внешний вид, были совсем даже не плохими, возможно, простоватые и не слишком умные, но не плохие, чего нет — того нет.

— Закуришь, Гоха? — щелкнула пастью вторая голова дракона.

Гоха закурила. Она и не сориентировалась, когда осушила стакан.

— Гося, а ты Фурмана знаешь? Вот странный тип, мы, то есть: я и Лю, его хорошо знали. Вот послушай, что он был за перец. Жил он неподалеку от нас, и постоянно он был чуточку сюрной. И вот он начал чего-то выворачивать, людей нажучивать, и поначалу ему как-то все сходило. Мы с Лю идем, а туи летит мимо что-то такое странное и «привет» говорит. Мы его и не узнали. От домашнего солярия он почти черный стал, волосы себе доклеил, завил, сзади подвязал… Ну а как пошли в клуб, и там его ожидали, потому что Фурман, собственно, и не танцевал; и тут, ты послушай, все эти его распрекрасные волосики вдруг занялись огнем. Не знаю, может их чем-то облили, или они сами так горят. И вот представь: дискарь, здоровенный что твой хуй, темно, только огоньки сверху моргают — она произнесла это как «мыргают» — а тут тебе посредине огненный шар, и этот шар визжит, — тут все трое расхохотались, — мчится к бару, руками махает, и вот, слушайте, разбрасывает все что на нем золото, люди к нему рвутся, тот цепочку хочет содрать, тот — часы, тут парочка за браслетку дерется, а сам Фурман добегает до бара, и бармен, добрая душа, хватает бутылку «выборовой» и выливает на эту дурную башку, наверно подумал, что и погасит, и тут же дезинфицирует.