Глава 23. Мать Паучиха

– Не хочешь ли ты сказать, кир Исайя, что нас не выпустят, пока мы не разгадаем эту глупую шутку? – скрипнул зубами Лев.

– Прошу тебя, друнгарий… – Дрэкул не договорил.

С четырех сторон нам открылись жерла сводчатых коридоров. Там внутри не было никаких зеркал, лишь слабо подсвеченные колоннады, и просторные анфилады комнат по сторонам, забитые какими-то предметами, и дрожащий воздух. Сын дуки Закайя немало прочел в свои года, и от рождения непрестанно учился, но угадать ценность подарка без учителей не сумел.

– Тебе повезло, эгемон. Мать ласкова к тебе. Это же легендарные кладовые памяти, я и мечтать не мог… – как зачарованный, кир Дрэкул сделал шаг в темноту. И темнота ласково приняла его, коридор осветился шагов на десять в глубину, стали видны полки, туго набитые свитками, инструментами, сундуками.

Кладовые памяти. Один из сотен мифов, пестуемых учеными мужами, готовыми обменять прелести мира на одну лишь ночь в легендарной темнице. О кладовых Нижнего мира любил порассуждать даже табулярий Фома, человек сухого практичного нрава. Наставник Фома верил, что есть особые формулы, скрытые от жадных магов, и формулы сии позволяют взять любое знание, считающееся утерянным.

– Кладовые памяти… – как эхо повторил кир Лев, и также ступил в коридор. – Смотрите, там единороги! Календари хеттов! Машины звездочетов!

Достаточно было протянуть руку, и подобрать любое из богатств человечества. Всего несколько шагов, и удастся разглядеть то, за что бьются мудрецы и полководцы. Я не мог в точности рассмотреть содержимое гигантских кладовых, да и вряд ли понял бы, что именно держу в руках. Но, то, что поддалось пониманию, остановило дыхание, заставило трепетать мое полудетское сердце. Здесь скрывались богатства, цену которым не сумели бы исчислить все квесторы империи!

О, боги… Хеттские диски с прорезями, нанизанные на бронзовый стержень – утерянный реликт, волшебный календарь, способный показывать не только погоду и движение звезд, но заранее предрекавший исходы войн и крушение династий. Стержень был толщиной с мою руку, и крепился к стене на мощных бронзовых кольцах. Потемневшие диски, размером с тележное колесо, испещренные рунами, пронизанные хитроумными отверстиями, сглаженные и блестящие там, где их касались ладони давно усопших жрецов, они так и звали раскрутить время, услышать шепот судьбы!

Кир Дрэкул молчал, но его тяжкое жадное дыхание кричало громче слов. Даже вчетвером мы не сумели бы вынести отсюда чудесную находку, но я не сомневался, Мать Паучиха нашла бы способ доставить стержень ко мне во дворец. Вот только дворца уже не было…

Механические единороги, к которым устремился кир Лев. Белые и голубые, их изображения мой дядя много лет назад привез из аксумских гробниц! Они оказались прекраснее, чем застывшие в песчанике памятники сгинувшим мастерам мозаик. Сбоку в шкуре каждого рогатого красавца имелось круглое окно, запертое настолько плотно, что даже опытный охотник не усомнился бы в естественной природе зверя. Но сейчас окна были открыты, из чрев великолепных игрушек виднелись рычаги, барабаны, зубчатые колеса и иные детали, названий которых, возможно, нет и в латыни ромеев.

С другой стороны коридора я видел морды минотавров. Три отличных чучела, черные, как земляное масло, с копытами водовозов и плечами молотобойцев, именно таким я представлял чудище из критской сказки. Следом за наставниками я свернул за угол.

– Эгемон, ты помнишь, что сказали весталки? – первым снова опомнился мудрейший из нас.

О боги! Оказалось, светлеющее оконце входа осталось далеко позади, скрытый чертог заманивал нас. Лев и Дрэкул озирались, зачарованные, ошеломленные, как малые дети. Внезапно я кое-что вспомнил, и слова ведьм обожгли спину не хуже плети. «Нельзя брать с собой то, что унесешь в руках», кажется, так было приказано. Я смотрел под ноги, сандалии мои словно потерялись под ворохом опавших листьев. Мать Паучиха молчала, очевидно, наслаждаясь нашим замешательством. Я присел на корточки, запустил руку в шуршащую кучу. Здесь, у входа в коридор, груда богатств только начиналась, дальше она вздымалась волнами, и, продвигаясь от зала к залу, пришлось бы буквально плыть, разгребая сухую реку.

– Эгемон, это останки третьего Некрономикона, – голос Дрэкула задрожал.

Наставник пребывал в сильнейшем волнении. Он упал возле меня на колени, погрузил руки по локоть в бесценную кучу листьев. Он бережно вытаскивал лист за листом, это были не папирусы, о нет! Скорее куски иссохшей кожи, посеревшие, отмоченные когда-то в дубильне, покрытые пляшущими письменами. Некромант складывал их подле себя, переставлял с места на место, склонялся и шептал, и я ручаюсь, ужасные страницы отвечали ему свистящим шепотом. Дрэкул отбрасывал ненужные ему свитки и рулоны, за которые знатоки истории отдали бы состояние.