— Таинство страшное вижу и преславное. Небо, вертеп, престол херувимский, деву, — тихо и торжественно выводил поручик древний, горестный, как вздох тоски, напев. И без паузы, не оборачиваясь, спросил издевательски: — С праздником пришли поздравить, хамы?

«Батюшки, да ведь сегодня первый день рождества!» — вспомнил Петр, но ответить не успел. Его предупредил Никита.

— А как же? Христа прославить пришли. А вот и подарочек! — тряхнул он выхваченной из кармана гранатой.

— Что за шкода? — взвизгнул Швайдецкий и уронил бритву.

Поручик быстро обернулся и метнулся к стоявшей рядом кровати.

— Не дури, дракон! — снова взмахнул гранатой Никита. — Амба теперь твое дело, дура! Сдавай оружие! И ты, пан!

Швайдецкий подбежал и протянул на ладони свой маузер. Поручик вытащил из-под подушки наган, швырнул его на стол и сшиб чернильницу. По белой медвежьей шкуре на полу расплылась черная лужа.

— Какую роскошную вещь испортил, — искренне пожалел Петр.

— Откуда гранаты? — спросил глухо поручик.

— Поручик Данков привез, — ответил Петр.

— Тогда… конец, — сказал Синайский пустым голосом и, схватив со стола бритву, рванул ее к горлу. Но Швайдецкий повис у него на руке.

— Не надо!.. Боюсь!.. Крови боюсь!.. — истошно визжал он.

Поручик бросил бритву и выругался:

— Дерьмо! Путается под ногами…

— Но, поручик, умирать офицеру в подштанниках, пфе!.. — пренебрежительно оттопырил губы инженер, сразу сменив тон.

Поручик отошел к стене с иконами, ткнулся в нее лбом и зарыдал.

— Никита, сыпь в комнату Прошки и фельдфебеля. Обработай их аккуратненько и веди сюда, — приказал Петр. А хватив затрепетавшими ноздрями запах жареного и водки, добавил сурово: — Не вздумай разговеться. Расстреляю, слово даю!

Никита вышел. Петр положил в карман валявшийся на полу наган поручика и встал у дверей с гранатой в руке.

Швайдецкий притаился в углу, как мышь. Казалось, он не дышит. Смолкли и плачущие всхлипы поручика. И вошла в комнату великая полярная тишина. Она, вкрадчивая и ласковая, звала к покою и отдыху, мягко подкашивала ноги и прикрывала веки теплой ладонью. Но вот в тишину начал врываться далекий, но могучий и мерный гул. Это океан в извечной борьбе с припаем взломал его и таранил берег ударами тяжких волн. Голос океана очищал и освежал душу, звал в жизнь беспокойную, суровую и от этого еще более прекрасную.

За дверью послышались испуганные, спотыкающиеся шажки Прошки и фельдфебеля и крепкий, моряцкий шаг Никиты.