– Давай наперегонки! – Лифань был настолько возбужден, что даже не стал дожидаться ответа и сразу помчался вперед.

– Шустрый ты какой… – Сывэнь полетел за ним на той скорости, которую ему позволяла развить старая железяка.

Нет ничего лучше по-настоящему качественной вещи. Новенький шоссейный велосипед весил всего килограммов восемь, прекрасно маневрировал, резво поворачивал, не кренясь в сторону и не переходя на дрифт. Чтобы казаться асом на таком велике, Лифаню не требовалось прикладывать каких-либо усилий.

Если бы Лифань на этом велике понесся на набережную, где они побывали днем, то, наверно, долетел бы туда за считаные минуты.

На улице была глубокая ночь, и люди им на пути попадались лишь изредка. Лифань все быстрее и быстрее крутил педали. Ему хотелось ехать на пределе возможностей. Лифань горел желанием разогнаться на всю мощь. Он привольно катил по пустой дороге, оставив Сывэня далеко позади.

У Лифаня в глазах мелькнул зеленый свет светофора, которому до переключения оставалось пару секунд. Но останавливать велик Лифань не собирался. Проскочит!

До Лифаня донесся окрик запыхавшегося Сывэня:

– Подожди меня… – Но голос тут же оборвал рев затормозившего автомобиля.

Рокот удара, хруст рассыпающегося на части велосипеда, скрежет разлетающихся во все стороны деталей за спиной… И еще бешенное биение собственного сердца.

Лифань остановился и встал как вкопанный прямо на пешеходном переходе. Он осторожно покосился назад. Вроде бы разглядел лужу крови, которая уже разливалась под машиной. Асфальт мигом стал красным.

А где Сывэнь? Друга не было видно. Подойти поближе Лифань не решался.

Сывэнь же следовал прямо за ним. Может быть, несчастье обошло друга стороной?

Лифань спешился и медленно побрел вперед. Наверное, Сывэнь вот-вот покажется у него из-за спины и со смехом заметит, что дал другу обкатать новый велик, а тот плетется, будто бы сидит на старом. Или, может быть, Лифань ошибся дорогой и Сывэнь сейчас его наберет, чтобы объяснить, куда надо ехать. Та лужа крови… Она же не имеет к Сывэню никакого отношения?

Однако всем его надеждам на лучший исход не суждено было сбыться. Чем дольше тянулось время, тем сильнее разливались внутри него ужас и желание убежать, скрыться, спрятаться. И каждый раз, когда Лифань во сне вновь оказывался на месте происшествия, его охватывало глубокое раскаяние… Раскаяние за то, что он не кинулся тотчас же на помощь пострадавшим, за то, что ему так сильно хотелось проскочить светофор, за то, что он, ребячась, предложил другу ехать наперегонки, за то, что подло прихватил новенький велосипед Сывэня, за то, что вздумал отправиться в магазинчик за едой, за то, что приехал в гости к Сывэню в Синьчжу… Раскаяние за то, что он вообще подружился с Сывэнем.

Но самое странное: Лифань, вопреки глубокому раскаянию, не находил в себе мужества повернуться и воочию поглядеть на весь этот кошмар. Лифань мог делать все что угодно: убегать с Сяоюнь от чудовищ, помогать случайным дамам на автобусных остановках… Все ему было по силам… А вот на место аварии он во сне уже возвращался не меньше десяти раз, но так и не осмеливался отпустить велосипед, повернуться и побежать обратно, на помощь пострадавшим.

Лифань стремился помогать абсолютно чужим людям лишь из-за чувства вины. Вины за то, что не находил в себе сил встретиться с Сывэнем. Трусом – вот кем был Лифань. Причем таким трусом, который даже не может хотя бы бросить взгляд на то, чего он больше всего боится.

Вот только в этот раз во сне все пошло не так, как обычно.

Лифаня снова оглушили рокот удара, хруст рассыпающегося на части велосипеда, скрежет разлетающихся во все стороны и даже летящих в него деталей.

Он так часто убегал от этих звуков. И каждый раз, когда Лифань спасался бегством, чувство вины, которое он испытывал перед Сывэнем, только обострялось.

И именно сегодня – в первый раз за долгое время – Лифань ощутил, что тяжести этой вины он скоро не выдержит. Что бы он ни делал, избавиться от осознания подлости собственного бегства с места аварии ему было не под силу. Лифань уже даже начал путаться, что именно его больше тяготит: ощущение, что он не может посмотреть правде в глаза, или воспоминание, как он позорно сбежал. Разве вечно убегая, он не будет из раза в раз напоминать себе о произошедшем? И что в этом хорошего? Ведь по иронии, чем больше пытаешься убежать от того, с чем боишься столкнуться, тем ближе к нему оказываешься.