Глава 3

Universitas

Ричард из Миссендена был сент-олбанским монахом на несколько лет моложе Джона Вествика. Как и Томаса Бовилля, с которым мы познакомились в конце предыдущей главы, его посвятили в чин диакона на церемонии в кафедральном соборе Святого Павла 20 сентября 1382 года[154]. Но, в отличие от Томаса, ни одно из его дальнейших посвящений не упоминается в сохранившихся книгах учета. Однако мы довольно много знаем о нем из других источников. Сент-Олбанская хроника сообщает, что во время выборов новых аббатов – в 1396 и в 1401 годах – Ричард служил помощником келаря, помогая тому содержать в порядке кухонную утварь и следить, чтобы в монастырских кладовых всегда было в достатке еды и питья. Из той же хроники нам известно, что примерно тогда же он жертвовал деньги на строительство водяной мельницы в одном из принадлежавших аббатству поместий. Мы знаем, что Ричард из Миссендена был настоятелем монастыря Бидлоу, расположенного в 20 милях к северу от Сент-Олбанса, когда осенью 1428 года монахи оставили этот обнищавший приорат. Затем его поставили во главе Редборна, небольшой обители в часе хода от Сент-Олбанса по старой римской дороге, куда монахи периодически удалялись для отдыха после кровопусканий. И еще мы знаем, что в мае следующего года он представлял аббатство в судебной тяжбе по поводу неуплаты десятины. Брат-попечитель записал показания свидетелей по этому делу; каждый свидетель начинал с того, что кратко излагал собственную биографию. Именно тогда 67-летний Ричард Миссенден упомянул о пяти годах, проведенных в Оксфордском университете[155].

Ричард сказал всего лишь, что отправился туда в возрасте 25 или 26 лет, после того как провел четыре года в Сент-Олбансе. Немного, но о массе других монахов-студентов мы и этого не знаем. С момента основания университетов студенты были обязаны регистрироваться у ректора своего колледжа, но ни один из средневековых списков зачисленных не сохранился[156]. Мы можем довольно много рассказать о том, как и чему учились монахи-студенты, но что касается их личных данных, тут нам остается полагаться только на разрозненные ссылки. Мы знаем, например, что архидьякон Джон Хейворт, современник Вествика, учился в университете, только потому, что некий живший позже монах, размышляя над его мраморной усыпальницей, упомянул, что покойный был бакалавром канонического права[157].

Неудивительно, что мы не можем сказать наверняка, посещал ли Джон Вествик университет, – хотя тот факт, что в своих работах он опирается на серьезные научные труды, говорит в пользу такого предположения[158]. Нам точно известно, что в Оксфорде училось множество сент-олбанских монахов. Бенедиктинцам – в отличие от, скажем, францисканцев и доминиканцев – потребовалось больше времени, чтобы осознать, сколько пользы может принести братии учеба в университете. Но уже во времена Вествика бенедиктинцы с энтузиазмом устремились в Оксфорд. Желая повысить стандарты монастырского образования, папа римский в 1336 году призвал монастыри давать высшее образование каждому двадцатому из монахов. Сент-Олбанс с энтузиазмом откликнулся на призыв: в университеты поступало от 15 до 20 % братии[159]. Многие оставили учебу, так и не получив степени[160]. Но даже просто посещая университет, эти студенты сыграли свою роль в становлении одного из важнейших институтов в истории западной науки.

Университеты не появились из ниоткуда, они эволюционировали веками, постепенно вырастая из монастырских и соборных школ, а в XII веке активный перевод арабских и греческих философских и научных трудов только подстегнул этот процесс. Мы заглядывали в монастырскую школу, когда знакомились с трудами Беды и Германа. В этих школах монахи постигали семь свободных искусств.

Развивая греческие идеи классического образования, семь искусств оформились в отдельные дисциплины во времена поздней Римской империи[161]. Они назывались «свободными», потому что изучать их должны были свободные граждане и титулованная знать, а слово «искусство» не употреблялось в нынешнем узком смысле художественного творчества, но означало любое достойное изучения умение. В начале V века писатель Марциан Капелла, живший в римской провинции Карфаген, придумал яркую аллегорию, представлявшую искусства в виде семи подружек невесты на бракосочетании девы Филологии (олицетворявшей знание в широком смысле). Они были ярко одеты, и каждая наделена соответствующим атрибутом: у Риторики это оружие, которым она поражала своих оппонентов, у Геометрии – измерительные инструменты[162]. В 1520-х годах идею подхватил Боэций, и вскоре семь искусств разделились на две группы: тривий (троепутье) словесных наук – грамматика, риторика и логика – и квадривий (четверопутье) математических наук – арифметика, геометрия, музыка и астрономия. В следующем веке их распространению немало способствовал епископ Севильи Исидор. Свою энциклопедию «Этимологии» он начал с обзора свободных искусств, которые к тому времени уже окончательно оформились в качестве отдельных дисциплин. «Этимологии», амбициозная попытка суммировать все человеческое знание, была, вероятно, самой известной и важной после Библии книгой на протяжении всего Средневековья[163].

На основе приведенных к единому стандарту семи искусств строилось обучение в школах, создававшихся при кафедральных соборах, как, например, в Шартре, или при аббатствах вроде парижского Сен-Виктора. Геррада, аббатиса Хоэнбурга, которая изобрела математический инструментарий, облегчавший монахиням составление календарей, в свою энциклопедию, которую она назвала «Сад утех» (ок. 1180 г.), включила и руководство по свободным искусствам. На одной из миниатюр она изобразила семерых дев, расположив их по кругу, как будто бы под арками клуатра (рис. 3.1)[164]. В центре же поместила госпожу Философию, у ног которой сидят мудрые учителя Сократ и Платон. За пределами круга остались «поэты или колдуны», чьи сочинения, предостерегала Геррада, вредны и бесполезны.

Как и все лучшие образовательные программы, семь свободных искусств были достаточно четко определены, чтобы им находилось применение, но при этом достаточно гибки, чтобы подстраиваться под меняющиеся нужды студентов. Ученые мужи с энтузиазмом переопределяли их, выстраивали в порядке приоритетности, подразделяли на более узкие дисциплины. Испанский выкрест Петр Альфонси в своем сборнике басен «Учительная книга клирика» с уверенностью говорил только о шести: логике, арифметике, геометрии, физике, музыке и астрономии. Вероятным кандидатом на место седьмого искусства он называл «науку о естественных вещах», но признавал, что на эту роль претендуют и две совершенно иные дисциплины: некромантия и грамматика[165]. Несколько позже, около 1120 года, в письме парижским философам он особо подчеркивал значение астрономии – «самого полезного, самого приятного и самого важного из всех искусств»[166]. Он убеждал своих адресатов отказаться от устаревших текстов и учиться на опыте (experimentum), а в качестве учителя настойчиво предлагал самого себя.

Рис. 3.1. Свободные искусства. «Сады утех», рукопись Геррады Ландсбергской, аббатисы Хоэнбурга (написана в 1180 г., уничтожена в 1870 г.)

Мы не знаем, удалось ли ему привлечь новых клиентов с помощью такого маркетингового хода, но учителя парижских школ никоим образом не протестовали против предложенного им расширения образовательной программы. Они прекрасно знали, что на множество вопросов о сотворенном мире невозможно дать ответ с помощью одной лишь Библии, и были готовы не только учиться на других текстах, но и внимательно всматриваться в мир вокруг себя. Как писал в XII веке некий монах, преподававший в школе аббатства Сен-Виктор: «Весь этот видимый мир словно книга, написанная рукой Бога… являющая премудрость непостижимого Божьего творения». Согласно этой сильной средневековой метафоре, книга природы стоит в одном ряду со Священным Писанием. Черпать знания позволительно как из одной, так и из другой, и более того – это еще один способ восславить Господа[167].

К концу XII века читатели изучали эти «книги» в совершенно иных декорациях – в университетах. Города росли, и богатеющие горожане предъявляли к образованию новые требования. Соборные и монастырские школы этим требованиям более не отвечали, но некоторые учителя были достаточно хорошо подготовлены, чтобы заполнить новую нишу. К самым одаренным преподавателям отовсюду стекались толпы студентов, которые не только хотели изучать новейшую философию, но и стремились воспользоваться возможностями, открывавшимися перед образованными управленцами, правоведами и богословами как в Церкви, так и в светской власти[168]. Следуя примеру торговых гильдий, множившихся в процветающих европейских городах, учителя и их ученики начали объединяться в союзы. Это был способ завоевать признание и добиться поддержки со стороны гражданских властей. Латинское слово universitas означает ровно это – объединения студентов и их наставников, а отнюдь не архитектурные сооружения или официальные образовательные программы. Из таких союзов и выросли со временем первые европейские университеты.

В Болонье, чья юридическая школа обрела международное признание, студенты закрепили свои права, добившись в 1158 году автономии, подтвержденной хартией императора Священной Римской империи. Если членам учебной корпорации не нравилось, как к ним относятся местные власти, они могли проголосовать ногами – и в 1222 году некоторые так и сделали, основав в Падуе конкурирующий университет. В Париже, напротив, гильдию учредили учителя – чтобы сопротивляться власти епископа и ректора собора Парижской Богоматери (при котором действовала крупнейшая во Франции соборная школа). История основания университета в Оксфорде, который возник ближе к концу XII века, довольно туманна – еще в 1180 году крупнейшим образовательным центром в Англии был расположенный поблизости Нортгемптон, но можно предположить, что Оксфорд, непримечательный торговый городок, привлекал магистров как местный центр судебного производства. К тому же им наверняка показалось удобным, что епископ, который мог бы претендовать на власть над университетом, проживал в сотне миль оттуда, в Линкольне[169]. К 1209 году Оксфордский университет уже достаточно укрепился, чтобы пережить четырехлетнюю заброшенность: и студенты, и преподаватели покинули город, когда местные жители казнили двух студентов, имевших несчастье делить жилье с человеком, совершившим убийство. Некоторые затем обосновались в таком же скромном городке Кембридже.

При поддержке со стороны церкви и гражданских властей высшие школы возникали по всей Европе. К 1500 году университеты посещало уже не менее миллиона студентов[170]. Но с самого начала каждому такому учебному заведению были присущи отличительные черты, следствие особенностей происхождения. Высшие школы различались прежде всего специализацией: каждый из университетов уделял особое внимание преподаванию одной из дисциплин высшего цикла. Болонья, как мы уже знаем, славилась своей юридической школой, а Падуя и Монпелье быстро заслужили признание как центры медицинского образования, особенно после того, как утратила свой авторитет медицинская школа Салерно[171]. Парижский университет, верный своему происхождению от соборной школы, специализировался в третьем и наиважнейшем из предметов высшего цикла – в богословии. Богословие преподавали и в Оксфорде, но именно факультет свободных искусств там был сильнее, чем в других университетах. Это помогало привлекать в Оксфорд известнейших профессоров тривия, а также, что немаловажно, математического квадривия[172].