Работала она на пару с двадцатидвухлетней Иной Гелбарт из «Юного стража»[573] – «живой, энергичной девушкой, – по словам Рени, – высокой, проворной, милой – типичной дочерью Силезии. В ней не было ни на гран страха смерти».
У обеих имелись фальшивые документы, позволявшие им пересекать границу Генерал-губернаторства. Полученные от лучшего мастера из Варшавы, эти документы стоили целое состояние, но, как вспоминала Реня позднее, торговаться было не время. Прибыв на пограничный пропускной пункт, девушки уверенно предъявили их: удостоверение личности с фотографией государственного образца и разрешением на транзит и внутреннее удостоверение личности со вклеенной фотографией. В те времена дорога на Варшаву охранялась не так строго, поэтому они знали: если пройти пограничный контроль, можно считать, что путешествие прошло успешно.
Полицейский, проверявший документы, кивнул.
Теперь Реня действовала в Варшаве смелее. Лучше узнав город, она чувствовала себя более опытной. Девушкам предстояло найти человека по фамилии Тарлов, еврея, жившего в арийской части[574] и связанного с разного рода мастерами-фальсификаторами и торговцами оружием. «Он взял нас под свою защиту, – писала Реня, – и был щедро за это вознагражден»[575].
Револьверы и гранаты, которые добывала Реня, поступали непосредственно с немецких оружейных складов. «Один солдат крал их и продавал другому, – рассказывала она, – другой – третьему, мы получали их, наверное, из пятых рук». По свидетельствам других женщин[576], оружие шло и с немецких армейских баз, из ремонтных мастерских, с заводов, куда евреев направляли на принудительные работы, а также от фермеров и с черного рынка, его крали у задремавших часовых, добывали у польского Сопротивления и даже у немцев, которые продавали винтовки, украденные у русских. После поражения под Сталинградом в 1943 году мораль в немецкой армии пошатнулась, и солдаты начали продавать собственное оружие. Доставать винтовки было проще всего, но провозить и прятать труднее; пистолеты были более эффективны, но стоили дорого[577].
Бывало, рассказывала Реня, что оружие доставали и контрабандой проносили в гетто, но там обнаруживалось, что оно сильно проржавлено и стрелять из него нельзя или что прилагавшиеся патроны к нему не подходят. Проверить все это во время совершения покупки возможным не представлялось. «В Варшаве не было ни места, ни времени для испытания оружия. Приходилось поспешно упаковывать его и прятать в каком-нибудь укромном углу, а потом, если оно оказывалось дефектным, возвращаться в Варшаву на поезде и обменивать его на исправное, то есть еще раз рисковать жизнью».
Тарлова девушки нашли без проблем, и он направил Реню с Иной на кладбище[578]. Именно там они должны были приобрести заветный товар: взрывчатку, гранаты и ружья, ружья, ружья.
Для Рени каждая добытая единица вооружения была сокровищем.
Ни одно крупное гетто к моменту зарождения еврейского Сопротивления не имело почти никакого оружия[579]. Белостокское подполье поначалу располагало одной винтовкой, которую передавали от одного звена к другому, чтобы все бойцы могли практиковаться в стрельбе из настоящего оружия. В Вильно был один пистолет на всех, и из него стреляли в подвале по земляной насыпи, чтобы можно было снова использовать пули[580]. В Кракове начинали вообще без оружия. У варшавян было два пистолета.
Польское подполье обещало оружие, но доставка зачастую бесконечно откладывалась или отменялась, или оружие крали по пути. Кашариотов посылали искать и тайком привозить оружие и боеприпасы в гетто и лагеря практически без сопровождения и всегда с огромным риском для жизни.
При выполнении этих опаснейших заданий психологические навыки были особенно ценны для девушек-курьеров. Наличие связей, умение прятаться, подкупать и отводить от себя подозрения играли жизненно важную роль. Фрумка была первой связной, начавшей приносить оружие в Варшавское гетто, она прятала его в мешке с картошкой. Адина Блады-Швайгер так же проносила боеприпасы; однажды, когда патруль велел ей открыть мешок, ее спасли только игривая улыбка и кокетливость, с какой она приоткрыла его. Бронка Клибанская, связная «Свободы» в Белостоке, спрятала револьвер и две гранаты внутри караваев деревенского хлеба, лежавших у нее в чемодане. На вокзале немецкий полицейский спросил, что она везет. «Признавшись», что незаконно везет продукты, она избежала проверки багажа. Ее «чистосердечное признание» вызвало сочувствие у полицейского, и он велел поездному кондуктору позаботиться о девушке и проследить, чтобы никто не прикасался к ее чемодану.
Реня знала, что она не первая связная, доставляющая вооружение для восстания: кашариоты добывали и транспортировали оружие для мятежей и в Краковском, и в Варшавском гетто. Когда Хелю Шюппер[581], мастерицу своего дела из краковской «Акивы», послали в Варшаву покупать винтовки, она знала, что ей предстоит провести в поездах двадцать часов под прикрытием. С помощью специального мыла она отполировала кожу на лице, чтобы скрыть следы чесотки, перекрасилась в яркую блондинку (с помощью синей капсулы сильнодействующего отбеливателя), завязала тюрбаном шарф на голове, позаимствовала стильную одежду у матери приятельницы – нееврейки и купила дорогую джутовую сумку с цветочным рисунком, какие были в моде во время войны. Выглядела она так, словно направлялась в театр на дневной спектакль. На самом деле она должна была встретиться со связным Армии Людовой, паном Х., у ворот клиники. Ей сказали, что он будет читать газету. Согласно инструкции, она спросила у него, который час и нельзя ли ей посмотреть его газету. Он встал и ушел, она последовала за ним на расстоянии, села в другой вагон и вышла на остановке неподалеку от квартиры сапожника.
Несколько дней ей пришлось дожидаться товара: пять пистолетов, пять килограммов взрывчатки и несколько обойм с патронами. Пистолеты она примотала к телу, а патроны спрятала в свою модную сумку. Она не ходила в театр, она сама была театром. На фотографии[582], сделанной в арийской части Варшавы, она улыбается, выглядит довольной, на ней сшитый на заказ костюм с юбкой чуть выше колен и брошью на лацкане жакета, туфли из мягкой кожи, высокая прическа, в руках она держит маленькую стильную сумку. Как описала Хелю Густа: «Любой, видевший, как она беззастенчиво флиртовала в поезде… раздавала соблазнительные улыбки, решил бы, что она направляется на встречу с женихом или в отпуск»[583]. (Но даже Хеля иногда попадалась. Однажды она сбежала из тюремной уборной. Она никогда не надевала на задание длинных юбок, чтобы ноги не путались в них при побеге.)
В Варшаве члены ŻOB’а, жившие на арийской стороне, месяцами пытались добыть оружие. Притворяясь поляками, они использовали для встреч подвалы или условленные ресторанчики, меняя тему разговора каждый раз, когда к столу подходила официантка. Владка Мид начинала с того[584], что контрабандой возила в гетто металлические напильники, они были нужны евреям, чтобы в случае отправки в Треблинку перепиливать решетки и выпрыгивать из вагонных окон. Она одевалась крестьянкой, перелезала через стену и направлялась в нееврейский район. Некоторые связные платили часовым-полякам, дежурившим у стены, чтобы те сообщали им пароль; член ŻOB’а, ждавший внутри, взбирался на стену и хватал пакет[585]. Первое ружье Владка купила у племянника своего хозяина за 2000 злотых. Самому хозяину она заплатила 75 злотых за то, чтобы он просунул ящик через дыру в стене в том месте, где часовых было легко подкупить. Люди, приносившие «дары», также выходили из гетто и возвращались обратно, затесавшись в группу рабочих или на ходу выпрыгивая из трамвая, который проезжал через гетто. Поклажу перевозили в мусоровозах и машинах «Скорой помощи», спускали по водосточным трубам. В Варшаве курьеры часто пользовались зданием суда, имевшим входы и на арийскую, и на еврейскую стороны[586].
Однажды Владке нужно было расфасовать три картонные коробки динамита на маленькие пакеты и передать их через решетку фабричного окна в подвал здания, граничившего с гетто. Когда она и часовой-поляк, подкупленный ею за 300 злотых и фляжку водки, лихорадочно проделывали это в темноте, «часовой дрожал, как осиновый лист», – вспоминала она. «Никогда в жизни больше не соглашусь на такое», – пробормотал он, взмокший от пота, когда они закончили. Перед уходом он спросил Владку, что было в пакетах. «Порошковая краска», – ответила она, тщательно собирая с пола просыпавшийся динамит.
Хавка Фольман[587] и Тэма Шнейдерман проносили в Варшавское гетто гранаты в женских гигиенических средствах и собственном белье[588]. Однажды, когда они ехали в трамвае, освободилось место, и галантный поляк настойчиво предлагал Тэме занять его. Однако стоило ей сесть, как все они могли взлететь на воздух. Увлеченно болтая, девушки двинулись к выходу, делая вид, что им пора выходить и громким смехом маскируя жуткий страх.
Связная Хася Бельская из Белостока работала не в одиночку[589]. Восемнадцать еврейских девушек объединились, чтобы вооружить местное Сопротивление. Они снимали комнаты у польских крестьян, днем работали в домах у нацистов, в гостиницах и ресторанах. Хася была горничной у нациста, в доме которого имелся шкаф, набитый пистолетами, из них он стрелял птиц. Время от времени Хася понемногу крала пули и уносила их в кармане пальто. Однажды хозяин, стоявший возле шкафа, в гневе велел ей немедленно подойти; она была уверена, что попалась, однако немец сердился по другому поводу: оружие было неаккуратно разложено. Девушки-связные прятали взрывчатку в своих комнатах под половицами и передавали пистолеты через окно уборной, выходившее на стену гетто.
После молодежного восстания и ликвидации Белостокского гетто курьерская сеть продолжала снабжать информацией и оружием разного рода партизан, что позволяло тем совершать нападения на гестаповские арсеналы. Чтобы доставить в лес винтовку, девушки разбирали ее и проносили частями. Однажды Хася несла длинную винтовку средь бела дня в металлической трубе, напоминавшей дымоходную. Неожиданно перед ней возникли два жандарма. Хася поняла: если она не заговорит первой, заговорят они. Поэтому поспешила спросить у них, который час.
– Ох, неужели уже так поздно? – воскликнула она. – Спасибо. Дома, наверное, уже изволновались.
По выражению самой Хаси, ее коронным стилем конспирации было «изображать непоколебимую уверенность». Она могла пожаловаться в гестапо, что ей приходится слишком долго ждать выдачи своих (фальшивых) документов. Однажды нацистский офицер засек ее, когда она пыталась войти в гетто, и тогда она без малейших колебаний спустила трусы и сделала вид, что писает, – мужчина смущенно ретировался. Подобным образом, если польская женщина заподозревала в мужчине еврея, он выражал готовность тут же спустить брюки, чтобы доказать, что не обрезан, – этого обычно хватало, чтобы смутить женщину и обратить в бегство.