Обратившись в кассу на своем прекрасном польском, она купила билет до Казимежа-Велька, в котором, по слухам, еще жили евреи. Ей требовалось найти какую-нибудь опору, выяснить, жива ли еще ее семья.

Поезд дернулся и отошел от перрона, и вдруг у Рени кровь застыла в жилах[283].

Какой-то мужчина в упор смотрел на нее. Она узнала его – он был из Енджеюва, и он ее тоже узнал.

К ее великому облегчению, он прошел мимо, и какое-то время другие пассажиры тоже шли мимо ее места. Но потом она услышала приглушенный голос в темноте: «Да, это она… А ей нетрудно: она не похожа на еврейку».

Реня замерла. Все поплыло у нее перед глазами, она была уверена, что сейчас упадет в обморок. Ей всюду мерещились преследователи, она была окружена, она тонула.

Реня встала и направилась в конец поезда, к маленькой открытой площадке. Холодный воздух ударил в лицо. Искры из трубы паровоза немилосердно жалили ее. Она успела сделать лишь один глубокий вдох, как дверь вагона открылась, и появился кондуктор.

– Добрый вечер. – Она сразу поняла, что он хочет услышать, есть ли у нее акцент, чтобы понять, не еврейка ли она. – Здесь так холодно, и искры сыплются, это опасно, – продолжил кондуктор. – Почему бы вам не войти внутрь?

– Спасибо, вы очень любезны, – ответила Реня, – но вагоны так переполнены, и там так душно. Я предпочитаю подышать воздухом.

Он взглянул на ее билет, проверил пункт назначения и нырнул обратно в вагон. У нее не осталось сомнений. На следующей станции он собирался сдать ее жандармам – немецкой военной полиции – вероятно, за вознаграждение в несколько злотых.

На подъеме поезд замедлил ход. Времени на раздумья и переживания не оставалось. Сейчас – или никогда.

Реня швырнула свой маленький чемоданчик и прыгнула следом.

Несколько минут она лежала на земле без сознания, но вскоре очнулась от пронизавшего ее холода. Ощупала себя, чтобы убедиться, что руки-ноги на месте. Одна нога сильно болела, но какое это имело значение? Она спасла себе жизнь, вот что самое главное.

Собрав все оставшиеся силы, она метнулась вперед, в плотную черноту неизвестности. Роса на траве ласкала ноги, слегка облегчая боль.

Вдали – слабый огонек, небольшой дом. Залаяла собака, на порог вышел хозяин.

– Что вам нужно?

– Я иду повидать родственников, – солгала Реня. – У меня нет документа, удостоверяющего мое арийское происхождение, а я знаю, что немцы проводят облавы. Мне нужно где-нибудь переждать ночь. Если немцы увидят меня днем, они сразу поймут, что я не еврейка.

Мужчина сочувственно кивнул и жестом пригласил ее войти. Она вздохнула с облегчением. Он напоил ее горячим чаем и указал на охапку соломы, на которой она могла поспать, но предупредил:

– Утром вы должны уйти. Я не имею права принимать гостей, не зарегистрировав их.

На следующее утро Реня отправилась в путь пешком, но, по крайней мере, немного отдохнувшая и набравшаяся сил. Она шла и шла, подгоняемая надеждой, что ее семья по-прежнему жива и что ей будет на что жить в ближайшее время.

Евреи Казимежа-Велька, зная, что близлежащие деревни уже «ликвидированы», пребывали в страшном напряжении. У кого-то были планы побега, у кого-то – деньги. Даже самые сердобольные христиане уже не помогали евреям прятаться, опасаясь за собственные жизни.