А потом – чудо! В конце лета 1942 года один из руководителей группы протащил пять винтовок и восемь гранат с арийской территории в гетто[255]. На деньги ŻOB’а Тося покупала ручные гранаты и винтовки, которые перевозили в ящиках с гвоздями. Говорят, что Фрумка первой раздобыла оружие; она затесалась в группу рабочих, возвращавшихся в гетто после окончания рабочего дня, с огромной сумкой, набитой картошкой, под которой лежали пистолеты. Владка, к которой товарищ из Бунда обратился с предложением поработать на арийской территории, стала главным поставщиком оружия, а впоследствии она приносила даже динамит для импровизированной оружейной мастерской. Контрабандисты либо сами перелезали через стену гетто, либо платили польскому часовому, чтобы он шепнул пароль боевику, находившемуся на внутренней стороне, либо взбирались на стену и перехватывали груз. Передавали они оружие и через окна домов, ограничивавших в некоторых местах территорию гетто. Любое пополнение арсенала вызывало у боевиков ликование. Потом они стали устраивать засады на немцев: прятались в подъездах домов, забрасывали нацистов гранатами и в поднявшейся суматохе крали у них оружие.
Радость от успехов, однако, омрачилась серией неудач. Вместо того чтобы присоединиться к акциям ŻOB’а, варшавское еврейство боялось их. Страх и паранойя были столь сильны, что многие воспринимали акты протеста как уловки немцев, они боялись попасться на удочку и подвергнуться наказанию. Евреи радовались тому, что кто-то пытался убить начальника еврейской милиции, но считали, что это была акция польского Сопротивления, они не верили, что таким же евреям, как они сами, хватило силы и смелости совершить ее. Цивья с ужасом наблюдала, как взволнованные евреи срывают плакаты ŻOB’а и избивают ее товарищей, которые снова их расклеивают.
Многих бойцов посылали из гетто в лесные партизанские отряды, где они могли лучше вооружиться, но большинство из них были убиты по дороге. Потом одного из руководителей «Юного стража», Иосифа Каплана, схватили вблизи оружейного склада и расстреляли. Другой всеми обожаемый лидер группы бросился ему на помощь, но тоже был пойман и убит. Удрученная, группа решила перенести свой тайник на Дзельну. Регина Шнейдерман, молодая участница организации, спрятала все их оружие в корзину и двинулась в путь, но была остановлена немецким патрулем, который нашел его. (Как впоследствии вспоминал Антек: «Можете себе представить “обилие” нашего вооружения, если одна девушка могла унести его в корзине»[256].) Эта тройная трагедия, по словам Цивьи, явилась для них «сокрушительным ударом»[257]. Группа потеряла командиров, утратила моральный дух, ее планы рухнули.
В ŻOB’е возобновились дебаты: следует ли вступать в борьбу немедленно или сначала тщательно разработать стратегию? Разговорам не было конца. Тем временем в ходе трех «акций», осуществленных фашистами в течение трех месяцев, триста тысяч евреев были увезены из Варшавы в газовые камеры лагеря смерти Треблинка, и 99 процентов детей из Варшавского гетто убиты. Казалось, что евреи лишаются будущего. Оставшиеся в стенах гетто шестьдесят тысяч человек[258] не могли смотреть друг другу в глаза, стыдясь того, что остались живы, писала Цивья.
Тринадцатого сентября, в последнюю ночь «акции», несколько десятков товарищей собрались в доме номер 63 на улице Мила. Горячих голов, жаждавших немедленно нанести ответный удар, отослали в другую комнату. Более взрослые товарищи, которым было лет по двадцать пять или около того, остались обсуждать, что делать дальше. Все пребывали в подавленном настроении. Цивья описывала ту встречу так: «Мы собрались, расселись, от скорби сердца обливались кровью». Сошлись во мнении, что все границы перейдены, и уже слишком поздно; все чересчур измучены. Группе пришло время совершить последнюю, самоубийственную акцию. Они возьмут бензин, керосин и единственное оставшееся у них ружье, подожгут немецкие склады, застрелят несколько фашистов и будут убиты сами, но умрут с честью.
Цивья, будучи пессимисткой, выразилась без обиняков: пора умереть.
Против коллег и против любимой высказался Антек. Сначала шепотом, потом громко: «Я не согласен с этим предложением… Момент критический, и позор велик. Но то, что было предложено, это акт отчаяния. Он не будет иметь никакого резонанса… Он был бы хорош для каждого из нас в отдельности, потому что в подобной ситуации смерть может стать спасением. Но сила, которая держала нас до сих пор и мотивировала наши действия, – неужели она была дана нам лишь для того, чтобы мы могли выбрать красивую смерть? И своей борьбой, и своей смертью мы желали спасти честь еврейского народа… В прошлом нас постигли бесчисленные неудачи, мы потерпели множество поражений. Теперь мы должны начать все сначала»[259].
Его слова шли вразрез с настроением остальных и вызвали невероятное возмущение: он лишает их единственного шанса сохранить достоинство. Но в конце концов и те, кто жаждал совершить финальный героический поступок, не могли не признать логику Антека; план коллективного самоубийства был отвергнут. Они должны привести себя в полную готовность бороться с оружием в руках. Их движение прежде всего верило в превосходство коллективного над индивидуальным. Отныне и навсегда сопротивление станет их raison d’être[260]. Даже если оно их убьет.
Цивья принялась за работу. Разваливавшееся движение следовало склеить вновь для следующего этапа борьбы: ополчения.
Глава 7
Дни скитаний: от бездомной до экономки
Реня
Август 1942 года
Тем жарким августовским утром 1942 года, когда в Варшавском гетто совершались массовые убийства, в Водзиславе светило ослепительно-оранжевое солнце, и воздух был свежим. Семнадцатилетняя Реня очнулась от ночного кошмара: ей снился какой-то хаос, среди которого она «сражалась, а потом упала, как прибитая муха», совершенно обессиленная. Но восхитительное утро успокоило ее и снова придало сил. «У меня прямо голову снесло, я хотела пить жизнь большими глотками… лицо у меня сияло. Я жива! Я непобедима!»[261]
Но одного взгляда на родителей хватило, чтобы ее настроение переменилось. Они сидели, закрыв лица руками, и казались обезумевшими. В ближайшем городе Кельце в ту ночь была проведена депортация. Тех, кто пытался сбежать, застрелили или, поймав, похоронили заживо, невзирая на возраст и пол. После того как Англия потребовала прекратить бесчинства над евреями, нацисты обещали, что депортаций больше не будет и всех ранее депортированных вернут.
Все оказалось ложью.
«Мы с твоим отцом еще молоды, но мы уже познали радость жизни, – сказала мать Рени. – Но бедные дети, чем они провинились? Я бы с радостью умерла прямо сейчас, здесь, на месте, если бы это могло спасти жизнь детям»[262]. Сорокапятилетняя Лия была одержима стремлением спрятать своих младших, чтобы уберечь их от смерти.
Последние недели изобиловали слухами о творившихся злодеяниях. Люди, которым удалось бежать из соседних деревень, которых не застрелили немцы и не вернули домой поляки, искали пристанища в Водзиславе, где якобы евреи еще продолжали жить. Они едва держались на ногах, у них с собой не было ничего, кроме жалких потрепанных котомок и душераздирающих рассказов – многие касались детей. Один мужчина рассказал, как его жена вытолкнула двух своих малышей из очереди тех, кого угоняли в лагерь. Немец, с пеной на губах, бросился к ней и у нее на глазах до смерти забил детей шипованными мысами своих сапог. Матери было приказано смотреть на это, а потом самой выкопать своим детям могилы. Потом он проломил ей череп прикладом ружья. Еще долго, рассказывал мужчина, его жена билась в конвульсиях, пока наконец не умерла.
На следующий день Реня увидела группу женщин – полубезумных, оборванных, бледных, с синими губами, дрожащих как осиновый лист. Сквозь истерические рыдания эти оголодавшие женщины рассказали ей, что их город был окружен. Стрельба началась сразу отовсюду. Их дети играли на улице и побежали домой. Но фашист поймал их и забил до смерти, одного за другим. Женщины, полураздетые, в одних ночных рубашках, босые, убежали через поле в лес и бессмысленно скитались, перебиваясь тем, что подавали им некоторые сердобольные крестьянские жены.
Потом объявилось еще 17 человек. Только они остались в живых из 180 бежавших вместе с ними. На них напали поляки, отобрали все, что у них было при себе, и пригрозили, что выдадут немцам. На мужчинах было только исподнее, иные прикрывались носовыми платками, дети были совсем голыми. Они умирали от жажды, поскольку не пили и не ели уже много дней, все они выглядели полуживыми. И тем не менее, были счастливы – им удалось избежать смерти. Другие погибли или взрезали себе вены, чтобы не попасть в руки фашистов, или просто исчезли. У молодых в одну ночь поседели волосы.