Лишенная музыкального слуха[9]: борьба реальна

Рут Коннелл

У моей мамы прекрасный, мелодичный певческий голос. Я очень хорошо помню, как она пела Memory, когда я была маленькой; очень музыкальная – это о моей маме.

Мой отец же, наоборот, лишен музыкального слуха. Я абсолютно серьезно – он не может повторить даже одну ноту, только что услышанную. Это не из-за отсутствия практики, попрошу заметить; мой папа постоянно поет во весь голос Who’s sorry now, расхаживая по дому. Я поражаюсь, когда слышу старые песни по радио и каким-то образом знаю текст, но при этом мелодия мне совершенно незнакома…

Я живу где-то посередине.

Когда мне было девять лет, меня записали на участие в танцевальном конкурсе. Я не знала, что мне нужно было соревноваться и пытаться завоевать медаль, и думала, что мне нужно было выучить танец и каким-то образом спеть песню The Chattanooga Shoe Shine Boy[10]. Мое исполнение должно было быть в минорной тональности, на старом пианино, на сомнительной записи, которую я ни разу не разбирала на слух, а ноты мне никогда не показывали. Я вообще никогда не видела нот и не умела читать музыку с листа. Или как-нибудь еще! Мелодию на записи я тоже не услышала. Это все мои оправдания.

Меня выставили перед аудиторией, полной людей, одетых в бордовые вельветовые бриджи в стиле маленького лорда Фонтлероя (очевидно, что именно такой была одежда чистильщиков обуви в Чикаго в 1920-х годах), чтобы я в течение одной минуты и тридцати секунд самостоятельно исполняла эту песню.

Я ушла за кулисы, и моя мама сказала: «О, дорогая!» Она произнесла это не очень радостным тоном, а скорее растерянным, страдальческим. Это я ясно слышала. (Мама, я знаю, ты просто беспокоилась – я люблю тебя, и ВСЕ костюмы, которые ты мне сшила, были потрясающими, и я не смогла бы НИЧЕГО сделать без тебя.) Ну, вы знаете эти кошмары, когда вам снится, что вы стоите голый в школе или на свидании у вас вываливаются все зубы? Когда вы медленно осознаете, что происходящее сюрреалистично и не совсем правильно, но все же ничего не можете с этим поделать, кроме как попытаться пережить это. Вот так и на сцене, перед всеми моими сверстниками.

Я еще никогда так сильно не лажала. Мне было стыдно и неловко, что я все испортила и так плохо выступила. Более того, у меня не было никакого контроля надо всем этим. Я испугалась так сильно, что отказалась выходить на сцену и выступать снова (или, по крайней мере, до следующего конкурса). Я признала свое поражение на этом конкурсе, который был важен для меня, ведь мюзиклы были всегда у меня в крови – я обожала их, я выросла на старых фильмах, и все, чего я действительно хотела от жизни, это быть как Мишель Пфайффер в фильме «Знаменитые братья Бейкер». И вот моя мечта умерла.

Проводочки в моем мозгу не так легко соединяются, чтобы запомнить последовательность музыкальных нот. Это немного похоже на кромешную слепоту. Покажите мне последовательность танцевальных движений, и я с этим справлюсь. А вот с мелодиями… тут посложнее. И это сбивает с толку, потому что я понимала, что мой голос может быть довольно громким, когда это необходимо! И вся эта фигня с пением всегда была моим криптонитом. А мы всегда мечтаем о том, чего у нас нет.

Я, конечно, сравнивала себя с окружающими меня девушками, что всегда является самым разумным решением в любой жизненной ситуации, но это не помогало! С одной стороны, моя подруга Элисон поет прекрасным сопрано. С другой – моя подруга Сара горланит песни Майкла Джексона. А напротив – вообще уникальная во всех областях подруга Джо: она потрясающе поет и танцует и даже делает необычайное сальто назад!

(Возможно, это подходящий момент, чтобы представить будущее, опираясь на прошлый опыт: Элисон Коннелл продолжала работать в «Призраке оперы», Сара Гардинер работала профессиональной певицей, а Джо Гибб играла Рокси в мюзикле «Чикаго». Все это относительно; я уверена, что была не самой опытной певицей по сравнению с ними, если вообще нужно сравнивать, но разве мы все не попадаем в эту ловушку?)

Ужасная трагедия, заключавшаяся в том, что я не была лучшей в той области, в которой мне хотелось, усугубилась тем фактом, что мне, к стыду моему, дали роль просто со словами (то есть там не надо было петь) в песенно-танцевальном трио с вышеупомянутыми Элисон и Сарой. Ладно, теперь, когда все знают, что мне это дается плохо и я не могу тянуть ноту, я честно поговорила сама с собой. Мои противоречивые чувства не знали границ. В нашем отношении к своему голосу всегда есть что-то очень личное, верно? Тяжело слышать себя на автоответчике или на записи. Пение открывает эту слабость в глубине нас, и она делает нас уязвимыми. Даже лучшие певцы, которых я знаю, очень нервничают перед выступлением. Это невероятно трудное испытание для тех, кто стремится быть как Барбра Стрейзанд.

Когда мне исполнилось пятнадцать, моя учительница Джойс Патерсон предложила мне исполнить замечательную старую песню на конкурсе Эдинбургского фестиваля – If There’s a Wrong Way to Do It, на которую я ставила для водевиля, комедийной пьесы. Здорово было говорить/петь громко, дерзко и гордо: If there’s a wrong note I sing it – nobody does it like me![11] Слабости превращаются в сильные стороны, народ, слабости превращаются в сильные стороны. Я несколько раз спотыкалась на этом, ошибалась намеренно и все такое. И это не шутка. Выигрыш есть – можно поесть; я выиграла конкурс на этом фестивале. Теперь я чувствовала себя Рокки. И была почти готова работать вместе с Бетт Мидлер.