Лариса довольно рациональный человек, у нас с ней всегда были неровные отношения. Лед и пламень – это сложно. Она очень непокорная, своенравная. Я с неприятным характером, взрывной. И мы всю жизнь с ней провели в умеренных склоках. Барометр наших отношений качался в разные стороны, и только сейчас Лариса говорит: «Я начинаю думать, что у нас началась более-менее приличная человеческая жизнь». Я думаю, что это плохо, потому что лучше «влюбленные бранятся – только тешатся». Лично мне этот дачный покой, когда мы вдвоем, не нравится. Дело в том, что это репетиция покоя, это мне не по душе. Я «мятежный и прошу бури», и ей будет неинтересно, если муж сядет с пледом и книжкой и бросит пить и курить. Что она делать-то со мной будет? Нужно до конца испытывать чувства. Покой – это вещь очень неоднозначная. Если ветер не будет дуть – наш парусник зачахнет.
Это было порой очень слышно, заметно. Конечно, мы переживали по этому поводу, и Лиза, и я, наверное. Неприятно находиться в обстановке, когда родители ругаются, причем сильно, а учитывая, что ты любишь одного и второго одинаково, хочется как-то все время встать на их защиту по очереди. Очень хорошо, что это закончилось в какой-то момент. Уж не знаю, какими силами они перестали предъявлять друг другу претензии и стали такой очень доброй, заботящейся парой.
– Конечно, я виноват перед детьми, потому что не соответствовал тем идеалам, которыми должны быть папа и мама, и, наверное, они видели во мне другого человека. Но у меня такая профессия, я играю людей, которые все время бьют друг другу морды, душат. Что бы я ни играл, бесконфликтность – не драматургия. Это переносится отчасти на жизнь, начинает казаться, что конфликт должен быть и в семье. Но этот конфликт направлен на созидание, черт возьми!
Нам никогда не приходилось ни о чем договариваться. Лариса очень неглупая женщина, прекрасно понимает все аспекты работы актера, и я тоже. Она целовалась на телевидении с героем, который играл в пьесе Тургенева. Морду ей бить, что ли, после этого – и бросай профессию? Нет, несерьезно. Приходится влюбляться для того, чтобы убедить зрителей. Лара все понимает, я неплохой артист в этом плане. Она понимает, что есть слово «доверие», есть голова на плечах у мужа, который не позволит после себе сделать так, чтобы они остались ни с чем. Это внутреннее дело каждой семьи, необязательно актерской.
Дочке я очень по-мужски сказал: «Все мужики – козлы, будь осторожна!» Больше мне нечего было ей сказать. Молодые должны любить друг друга. Лиза довольно сообразительный человек, и у нее такая прекрасная компания в театре, поэтому, когда она встретила Макса, я был в растерянности. Он пришел, как приличный, интеллигентный русский человек, просить руки дочери, со всеми вытекающими последствиями: «Здравствуйте, Михаил Сергеевич, я прошу руки вашей дочери». Конечно, было приятно, что все-таки он попросил руки. А я сидел в халате, в тапочках домашних. Думаю, что-то неудобно, может предложить выпить? Потом передумал, вдруг скажет: «Папа алкаш у нее». За иконой сходить? Скажет: «Совсем с приветом, что ли?» Я растерялся, пожал ему руку, сказал, что рад знакомству. А дальше все сами сделали, я неопытный. Они сделали одолжение, что меня посвятили в это, могли бы и не говорить, ничего бы не случилось страшного в этом. Свадьба была скромной, не на всю страну, а очень по-человечески, как я люблю. Не нравится мне прекрасные, интимные стороны жизни выставлять на обсуждение всех. Это неприлично.
Сорок лет вместе – это немало. Но я так неподробно жил, что мне и вспомнить то нечего. Мы столько лет вместе прожили, а я до сих пор не наелся своей супругой. Я еще хочу с ней общаться, гулять, переживать, спрашивать ее мнение, смотреть спектакли, уезжать в какие-нибудь другие города. Мне мало. Мне хочется еще и еще, и еще. Еще сорок я не смогу, а эти сорок пролетели мгновенно.
Себе юному, может быть, я бы посоветовал не становиться актером: «Не дури, парень, пойди, найди мужскую профессию, будь либо врачом, либо военным, тогда вырастишь нормальных детей, тогда будет здоровая семья. А в артисты умный человек не пойдет». Думаю, я правильно понял бы все. Если человек эмоциональный, с каким-то потрясающим воображением человек, любвеобильный, с хорошей памятью – можно идти в артисты. А если ты умный человек – умный в артисты не пойдет. Я так бы себе сказал.
Наталья Селезнева
Самая непосредственная девушка СССР
– Как и все актеры, я суеверный человек и считаю, что в жизни очень много зависит от судьбы, от случайной встречи. Ты идешь по улице, повернул голову налево, но с таким же успехом мог повернуть ее направо, и жизнь изменилась бы. Мы жили на улице Москвина, там, где был филиал МХАТа, вся жизнь моего поколения и всего двора проходила на ступеньках это здания. Мне было шесть лет, мы играли с подругами на улице в классики, из театра вышли двое мужчин, разговаривая между собой, остановились и внимательно посмотрели на нас. Один из них сказал, обращаясь ко мне: «Девочка, ты где живешь?» – «Вот в этом доме», – ответила я. – «А мама твоя дома? Можешь меня к ней проводить?» А мама моя была художница и в основном работала дома. Я ответила: «Дома», – и привела этого человека к нам домой. У мамы вылезли глаза на лоб от необыкновенной красоты мужчины с синими глазами, как два озера. Это был Михаил Михайлович Майоров – известный тогда народный артист. И он сказал моей маме: «Вы не хотите, чтобы ваша дочка играла в театре?» Она ответила: «Хочу». Михаил Михайлович куда-то позвонил, договорился, и на следующий день мы поехали в театр Советской Армии. Мне устроили кастинг и взяли в театр на главную роль в спектакль Говарда Фаста, американского драматурга, в пьесу «Тридцать сребреников». Этот спектакль увидела по телевизору Агния Львовна Барто. На тот момент она уже запустила в производство на киностудии «Ленфильм» свою картину «Алеша Птицын вырабатывает характер» и сказала: «Вот эта девочка будет в моем фильме играть главную роль». Режиссеры орали, что это невозможно, снято уже треть картины, сшиты костюмы, потрачена пленка, но спорить с Агнией Львовной было невозможно. Она сказала: «Эта девочка, Наташенька, будет играть в моем фильме», – так и случилось.
На роль студентки Лиды из фильма «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» пробовались все девушки-студентки всех городов Советского Союза, где были театральные училища. Было нанято 20 или 30 помощников, которые бегали по улице, искали эту Лидочку и привозили ее на «Мосфильм», а со мной получилось совсем по-другому. И тоже, наверное, судьба. Весна, у нас был какой-то очень легкий экзамен. После него мы договорились поехать в Серебряный Бор, поэтому на мне был ситцевый купальник за рубль двадцать. И я сказала девочкам: «Я сейчас поеду на «Мосфильм», там летом можно будет подрабатывать». Приехала, меня проводили к Гайдаю, он начал задавать мне какие-то вопросы, а я стала отвечать словами, которые написаны в сценарии. «Вот вы знаете, все мне нравится, кроме одного. Фигура у вас плохая», – сказал Леонид Иович. Меня это так обидело, я ответила: «Единственное, что есть в моей жизни – это моя фигура», – подняла сарафан и прямо перед режиссером осталась в ситцевом купальнике. Затем оделась, сказала: «Всего доброго», – и вышла. За мной со всех ног летела тетка: «Иди-иди-иди к Леониду Иовичу в комнату, к самому Леониду Иовичу». – «Я же только что там была». – «Еще раз иди. Это шанс». Он спокойно посмотрел на меня и сказал: «Вы утверждены». Потом я спрашивала у него, зачем он так сказал 18-летней девочке, а он ответил: «Мне надо было проверить тебя, потому что мне нужна была самая непосредственная девушка Советского Союза, и я ее нашел». Кто-то сказал очень правильно, что у каждой актрисы и каждого актера в жизни должен быть свой Гайдай – режиссер, который любит, верит и снимает свою команду из картины в картину, и мне в данном случае повезло.
С Александром Демьяненко у нас сначала отношения были никакие. И к фильму «Иван Васильевич меняет профессию» они лучше не стали. Он замкнутый, закрытый человек. Потом у него начались проблемы с глазами и сердцем, а денег у него не было совсем, это были 1990-е годы, когда работу невозможно было найти, особенно артистам кино. Тогда он впервые пожаловался мне на свою жизнь, я невероятно удивилась такому исповедальному откровению человека, от которого я не слышала за весь период съемок и десяти фраз. А для меня любить и помогать – это два самых главных чувства в жизни, поэтому со свойственным мне характером я кинулась ему на помощь. У меня были родные в институте, где занимаются глазами, ему сделали бесплатно несколько операций, выправили сетчатку, и я стала заниматься его сердцем. Мы подружились, и как-то я предложила: «Сашка, а ты хочешь ездить со мной на концерты, зарабатывать деньги?» – «Хочу, конечно, что ты спрашиваешь?» – «Но платить будут мало, поедешь за сто долларов?». Он сказал, что поедет. «Ну тогда приезжай в Москву, тебе оплатят билет сразу, и мы с тобой поедем путешествовать», – сказала я, но обманула его, потому что договорилась не по сто долларов за концерт, а на значительно большие деньги. И когда Сашка вошел ко мне в комнату, я на диване разложила три тысячи долларов и сказала: «Это все твое, ты их заработал». Я в первый раз увидела Сашу – сдержанного, замкнутого, необщительного – плачущим. Он плакал не потому, что лежали эти деньги, которые ему были очень нужны на жизнь, а потому, что понял, как он мне потом сказал, что он дурак, и никогда не думал, что столько со мной можно было дружить и общаться. И с тех пор у нас были теплые отношения, я ему помогала как могла. Но его очень быстро не стало – больное сердце устало и перестало биться, потому что жизнь у него была очень тяжелая. Он часто жаловался, что Шурик убил в нем артиста, а это невыносимо и мучительно.
Она не может общаться нейтрально, то есть серого цвета нет – или с человеком не общается, или проникает в его ежедневие, становится его частью. Даже когда у нас были какие-то противоречия по тому или иному вопросу, она звонила мне несколько раз в день, вплоть до десятка или двух десятков звонков. Но если я говорил: «Пожалуйста, не надо меня так часто беспокоить, у меня работа, семья, дорога, командировки», – она могла не звонить вообще.
– Моя жизнь тоже изменилась после роли в фильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», но мне опять посчастливилось. Я пришла в театр, и в первый же день ко мне подошел завтруппой, который принимал меня в театр, дал лист бумаги и сказал: «Вот тебе текст, учи, будешь участвовать в передаче с нами». Это был «Кабачок «13 стульев», в котором я проработала 15 лет. Работа была тяжелая: снимали ночами, днем репетиции в театре, вечером спектакли, ночью съемки, утром опять репетиции. Но мы полюбили эту передачу, нам было очень хорошо вместе.
В общей костюмерной стоит длинная какая-то девица, я не обратил никакого внимания. Когда мы стали с ней работать, мне показалось интересно в ней не личико, которое, скажем прямо, было неплохим, а какая-то такая человеческая пытливость и интерес. Когда я уже с Селезневой стал и дружить, и встречаться, то понял, что это я потерять не могу и не должен.
– Его потряс мой интеллект, и он решил со мной дружить. А я влюбилась в него сразу, верю в это чувство. Оно появляется как шаровая молния, окутывает тебя и на 50 лет без разочарований задела на всю жизнь. У него была жена, Наташа Архангельская, актриса театра Ермоловой. У меня до него тоже были романы. Но эта молния была настолько неодолимой силы, и даже то, что у него была семья, нас не остановило. Потом у меня начался период угрызений совести, потому что увести мужчину из семьи – грех, коварство, эгоизм. И меня очень долго это мучило, думаю, те тяжелые моменты, которые мне пришлось пережить в жизни – это расплата. Я не знаю, можно ли называть этот поступок дурным, или это действительно два человека, как две половинки одного яблока.
Моя мама пришла в дом к маме Наташи Архангельской, увидела фотографию Андреева и сказала: «Ой, а я знаю этого артиста». И мама Наташи Архангельской с гордостью ответила: «А это мой зять». Через месяц мы пошли в Дом актера на концерт «Кабачка “13 стульев”», чтобы он был не только на экране, но и мы могли живьем поработать. И я сказала: «Мама, познакомься, пожалуйста, это Володя, мой будущий муж. Я выхожу за него замуж». Маму зашатало, папа и Володя ее подхватили. Что было дома – это кошмар, но мама очень полюбила Володю, они нашли общий язык, подружились, и Володя называл ее мамой.
Она бы все равно меня увела, но я и сам хотел уйти. Наташа боролась за счастье средствами, которые ей были несимпатичны, хотя у нее есть совесть.
– Их было четыре друга: Владимир Храмов, Володя Андреев, Жора Гаранян и Валя Гафт. И вот вся эта компания отговаривала Андреева со страшной силой даже не пытаться подойти ко мне близко. Валентин Гафт говорил ему: «Она с приветом и вообще тебе не нужна».