Коловрат вставил ключик в прорезь ларца и трижды повернул. Подождал два вздоха, пока потайная пружина не щелкнула. Затем повернул еще трижды.

Из боков ларца тут же выдвинулось пять тонких прутиков, на которые следовало нажимать друг за другом без ошибок. Если нарушить очередность, ларец замыкался изнутри и все приходилось начинать сызнова. Вот такое диво велел изготовить себе боярин Евпатий, чем немало потешил мастера. Долго корпел тот над задачей, пока механизм хитроумный выдумал. Но зато ни у кого такого ларца не было, даже у князя Рязанского.

Нажав все верно, боярин отомкнул ларец и приподнял массивную крышку. В мерцающем свете засверкала округлая пряжка, лежавшая с самого верха. Это был искусно сделанный золотой петух, клевавший семена. В глазу петуха светился небольшой драгоценный камень, отчего Евпатию показалась, что золотой петух воззрился на него одним глазом.

– Знатная вещица, – пробормотал боярин, покрутил пряжку в руках и аккуратно положил назад на выстланное бархатом дно ларца, – но твою тайну мы уже раскрыли.

Кроме пряжки в этом ларце лежал еще один предмет, скрывший в себе чью-то давнюю тайну. Евпатий взял в руки золотой перстень с огромным изумрудом, который снял с пальца мертвеца, рассыпавшегося в труху.

Случилось это в тот день, когда он хоронил свой собственный клад в никому не известной, как он надеялся, пещере на берегу Оки. Но, как вскоре выяснилось, не он первый заприметил эту труднодоступную расщелину над водой. Там уже был похоронен истлевший мертвец без головы. Видать, какие-то душегубы много лет назад облюбовали укромную пещеру, но давненько там не появлялись.

Коловрату, схоронившему свое золото в этой пещере, оставалось надеяться, что они все давно сгинули или поубивали друг друга. Но перстень и сабля странного мертвеца привлекли внимание боярина, которому страсть как захотелось узнать, кем был и чем прославился не сносивший головы человек. Потому он прихватил их с собой и с тех пор хранил в своей тайной комнате.

Украшавший перстень изумруд был обхвачен по бокам двумя перекрещенными саблями искусной работы. Этот рисунок заставил Коловрата вспомнить про настоящий клинок из той же пещеры. Вернее, саблю, украшенную схожим орнаментом, которая лежала в отдельном мешке.

Воевода немного повертел перстень, – тот поблескивал, переливаясь огненными боками изумруда, – и вернул на место не закрывая ларец. Затем встал, быстро отыскал мешок, вскрыл его и извлек саблю. Изогнутый клинок средней длины походил на оружие восточного происхождения, словно принадлежал какому-то султану или пирату с востока, владельцу несметных сокровищ. Его лезвие и ножны также были украшены двумя перекрещенными саблями – гравировкой искусной работы.

Коловрат вынул клинок из ножен и подержал на весу, примериваясь. Затем осторожно, чтобы не задеть ларцы, сделал пару маховых движений – оружие лежало в ладони идеально. Евпатий положил саблю на стол, рядом с раскрытым ларцом. Пухлая рукоять была испещрена вязью, которую Коловрат вначале принял за арабские буквы. Но, присмотревшись, решил, что это просто орнамент, сделанный для украшения и не носивший сакрального смысла.

Как знаток золотых дел, боярин был уверен – перстень и сабля мертвеца делались на заказ. Вряд ли их хозяин просто ограбил другого путника и присвоил их себе. Конечно, такой вариант тоже нельзя было исключить. Разбойников – дружков Васьки Волка, охочих до золотых побрякушек, – в этих места было немало. Но больно уж хорошо они сочетались и как будто дополняли друг друга. Коловрату что-то подсказывало, что он видел в пещере кости истинного хозяина перстня и сабли, который носил их с гордостью. И так ценил, что не захотел расставаться с ними даже после смерти, – предпочел расстаться с головой.

– Что же это за султан заезжий завелся в нашей рязанской глуши? – произнес в задумчивости боярин, переводя взгляд с перстня на саблю и обратно. Ему страсть как хотелось дознаться, кто он был таков.

Не раз приходила на ум боярину мысль показать перстень с клинком Ваське Волку. Ведь скрытный атаман действительно мог знать или что-то слышать о их бывшем владельце. Не исключено, что тот был лихим атаманом прошлых лет. Дружком Васьки или заклятым врагом. Но тогда пришлось бы рассказывать атаману-кузнецу и о том, где боярин раздобыл эти вещицы. А Коловрат не хотел светить места своих схронов. Кто знает, как дальше жизнь обернется. Потому Евпатий снова решил отложить откровения с Васькой до лучших времен.

Этим утром, сидя в тайной комнате и разглядывая свои ларцы с секретами, боярин пришел к мысли, что нужно подготовиться к быстрому отходу и спасению семьи. Конечно, если ему чудом удастся выжить в грядущей мясорубке, ведь свой долг он собирался исполнить до конца. Но в этом случае все унести не будет никакой возможности и с собой придется взять только самое ценное. Чтобы схватить его одной рукой не раздумывая.

Осмотрев свои закрома, воевода решил, что сильнее судьбы хозяина перстня и сабли, его ничего так не интересовало. Тогда он кинул в несгораемый ларец с перстнем еще пару ожерелий. Замкнул его и водрузил на стол посреди комнаты. Рядом положил мешок с саблей. Сделав это, Коловрат покинул тайную комнату с легким сердцем.

К тому моменту боярыня уже проснулась, и дом наполнился звуками. Перекусили с Ладушкой, чем бог послал. Затем боярин сразу оделся так, чтобы в любой момент можно было надеть доспехи и отправляться в бой. Но татары за стенами пока что хранили молчание, хотя Коловрат не знал, радоваться этому или огорчаться. Потому что следующий удар, судя по времени затянувшейся подготовки, обещал быть самым мощным и затяжным. Повлиять на это Коловрат никак не мог. Ратников и крепостные стены с башнями он проверил еще вчера. Оставалось – ждать.

Решив, что семи смертям не бывать, а одной не миновать, воевода кликнул Захара с Ратишей, которые отлично выспались к тому времени, и отправился в холодную. Якобы осматривать погреб. А на самом деле решил проверить, как работает дверь в его собственный подземный ход. Не ровён час, и этот ход мог пригодиться.

Выйдя на улицу, боярин осмотрелся по сторонам и прислушался. Во дворах ближайших соседей, купцов Доброжира и Палки, в мирное время торговавших с азиатским странами, шумел народ. Евпатию показалось, что там идет бойкая распродажа пеньки и гончарных изделий. Но то, видать, были покупки в больших количествах наперед, ибо среди покупателей заметил воевода только купцов. Да и те, договорившись с хозяевами, уезжали на пустых санях, но с берестяной грамотой в руке, прямиком в Столичный город. Где уже отоваривались в купеческих лавках или амбарах, забитых всякой всячиной под крышу на месяцы вперед.

«Да, – подумал Евпатий, вспомнив о том, что сейчас сам он больше воевода, чем купец, – цены сейчас на все взлетят до небес. Особливо на еду. Как бы до голода средь бедноты не дошло. Надо будет князю намекнуть, чтобы приструнил особо ретивых. А с другой стороны, куда купцу товар девать, если завтра придет татарин и все даром отберет? Хоть выкидывай в канаву, хоть даром раздавай».

В богато разукрашенном резьбой и позолотой доме покойного боярина Святослава, что погиб вместе с княжичем Федором в ставке Батыя, было тихо. Там никто не торговал. Как и в небольшом, но опрятном доме с десятком пристроек, стоявшем дальше вниз по склону холма. Там жила как затворница вдовая боярыня Умила, мужа которой на охоте задрал медведь. Умилу боярин Евпатий за последний год так ни разу и не видел. Она почти не выходила на улицу.