Хотя Шурик говорил по-русски, Людмиле Степановне почудилось, что по лицу странного покупателя прошло выражение злобы и подозрительности и он покосился на ребенка почти со страхом. Словно чтобы прикрыть смущение, посетитель быстро заговорил снова, не сознавая, что делает тактическую ошибку.

— Если вы находите, что тридцать мало, тридцать пять… и в крайнем случае сорок, хотя это может быть мне в убыток.

Нелогичная недоверчивость овладела Людмилой Степановной.

— Извините меня, — сказала она, — но я не могу решить это дело без мужа. Поговорите с ним: он вернется самое позднее послезавтра.

— Мои дела не позволяют мне долго оставаться в Париже, — пробормотал гость, зеленея и словно получив тяжелый удар.

— Конечно, вы можете все же задержаться на один день, — уже холодно отозвалась графиня.

Антиквару оставалось только откланяться, что он и сделал.

Едва за ним закрылась дверь, Загорская ясно поняла, что совершила капитальную глупость. Отказаться от таких денег! От месячного оклада ее мужа! И именно сейчас, когда деньги так нужны. Что, если этот антиквар не вернется? Простительно Шурику в семь лет, но мне в двадцать восемь!

Эта мысль беспокоила ее весь день и мешала спать ночью. И едва она задремала, как проснулась, с сердцем, сжимающимся от мучительного испуга. В ночной тишине ясно было слышно за окном приближающееся шуршанье и царапанье. Кто-то карабкался там по стене…

— Бандиты! — подумала молодая женщина, чувствуя, как холодный пот волной заливает ее лоб. — Я с детьми одна в доме… Бежать вниз — им навстречу… Одно спасение — телефон.

Но телефон не работал.

Руководимая каким-то слепым инстинктом, она прикрыла собою проснувшуюся и заплакавшую Ирочку и прижалась к стене около ее постельки, глядя расширившимися от ужаса глазами на смутно белеющий четырехугольник окна. Толчок… створки раскрылись, и на фоне звездного неба отчетливо обрисовалась фигура человека, готового прыгнуть внутрь комнаты.

Именно в этот момент Шурик ясно доказал, что он настоящий мужчина. Соскочив с кроватки, он схватил первое попавшееся под руку оружие, которым оказался его любимый абажур, и, подняв его нац головой, смело крикнул, хотя в его голосе и слышались слезы:

— Иди к черту!

Тень в окне будто ветром сдуло. Только приглушенный вопль и глухой удар донеслись откуда-то снизу, словно из глубины ада… И настала тишина.

— Мама, не бойся: его больше нет…

Была она без чувств или нет? Кажется, будь она мертвой, и то она вернулась бы к жизни под лаской этих ручек, неловко гладивших ее лоб… Прижав к себе Шурика с одной стороны, Ирочку с другой, мать с мучительным нетерпением ждала рассвета. Дети скоро уснули, и до утра не случилось ровно ничего.

Утром ірафиня позвала соседей, послала за полицией. Во дворе, под окном у Загорских, нашли труп человека с переломленной шеей и разбитым черепом, в котором Людмила Степановна узнала утреннего посетителя, но личность которого полиция не могла установить за отсутствием документов. После обеда вернулся раньше предполагавшегося из командировки граф Петр Николаевич. Его ждал странный и неприятный сюрприз, в котором он никак не мог разобраться, несмотря на все усилия. Загорский старался, по крайней мере, успокоить жену, потрясенную происшедшим, и детей, к счастью, быстро обо всем забывших.

При этой атмосфере, явившийся под вечер господин, протянувший Загорскому визитную карточку с надписью «Мариус Дельма, нотариус», не мог выбрать более неудачного момента. Однако у него была подкупающая внешность, полная солидности и добродушия, и располагающие манеры.

Петр Николаевич счел неприличным его не принять и не мог уклониться от нескольких вопросов о его месте рождения, имени его отца, времени его женитьбы.