Пусть в темно-синей тени дальнего леса прячутся серо-желтые бугорки окопов – что значат эти ничтожные бугорки для коня, привыкшего к высоким барьерам и широким рвам?.. Пусть визгливые свисты пуль перебивают громовую мелодию труб – это не нарушает торжественной радости, которая победила человеческое сердце, сделавшееся огромным и победно-веселым… Стремительный конь мчится все дальше и дальше. Блистание клинков радует и волнует, и как-то само собою влечет к удару. Разве думает человек о чужой смерти, призванной взмахом клинка?.. Он не замечает ее, как не замечает смерть, взглянувшую на него и отнявшую его душу…
Но не всегда на этой земле веселятся человек и природа. После веселья приходит уныние, после радости – горе, после дня – ночь, после жизни – смерть. Быть может, жизнь – это есть круговорот, начинающийся небытием и в небытие идущий?.. Что такое жизнь? Это трепетание напряженных струн, это аккорд, который тем полнее и звучнее, чем разнообразнее струны, возносящие его к небу. Что такое смерть? Это молчание и недвижность.
Молчание побеждается звуком, недвижность побеждается движением. Тот, кто не звучал и не двигался, – ошибается, если думает, что жил. Тот, кто после смерти одним своим именем вызывает звучание души и содрогание сердца, – тот не умер.
Мысленным «дуа» я начинаю рассказ о заурбековской смерти.
Вечером того дня, который предшествовал дню, в середине которого маленький кусочек свинца остановил биение заурбековского сердца, был огневой закат. Облитое кровью солнце отступало в глубину тьмы и как будто грозило вернуться для новых жертв. Оно было похоже на языческого идола, отягченного кровавыми жертвами, но не пресыщенного ими до края. Мрачные легионы туч собрались на западе, словно воины, перед телом убитого вождя. В темном небе не загорались звезды, потому, что несовместима звездная красота с оскверненной землей, и не может оскверненная трупами земля взирать на красоту звезд.
С наступлением темноты кабардинцы отправились в поле собирать трупы убитых за день друзей.
Заурбек сидел на крыльце деревенского дома, служившего штабом отряда конной группы, находившейся в его подчинении. Принесли приказ. Завтра – бой. Завтра с рассветом его полки должны зайти в тыл противника и разгромить тыл. С фронта будет наступать пехота, сопровождающая танки, на фланге будет грозить дивизия казаков. Операция в тылу поручается кабардинцам.
Пришли вызванные Заурбеком командиры полков.
– Завтра двадцать седьмое, – сказал старший из них, заросший колючей бородой, низкий и косолапый, славившийся тем, что под ним убили десяток коней. – Это значит, что завтра пойдет шестая неделя непрерывных боев. С середины июля ни люди, ни кони не имели и дня отдыха. Ведут ли в штабе главнокомандующего боевой дневник?
– Я, конечно, исполню боевой приказ, – прибавил младший из них, человек такого роста, как Маштай, но обладавший необыкновенно тонким и пронзительным голосом, он постоянно хрипел, потому что насиловал свою глотку, кричавшую только одно: «За мной!». – Но, Заурбек, наши сотни тают, как льдины на весеннем солнце. Еще один-два хороших боя – и вместо полков останется смешная чепуха.
Заурбек помолчал, потом посмотрел на одного и другого.
– Все это мне хорошо известно, – отвечал Заурбек. – Однако я не сомневаюсь, что кабардинцы, вы и я, – мы все исполним свой долг. Разве не отрывается часть моего сердца, когда я вижу, как хоронят в чужой земле моих лучших друзей? Разве не понимаю я, что при такой системе, какая царит здесь, мы все обречены на верную гибель? Но что делать? Ведь положение такое: те, за кем пошел народ, борясь против коммуны, в глазах добровольческих верхов являются подозрительными особами. А те, кому поручено начальством вести за собой народ, не пользуются народным доверием. Народ не дает им бойцов! Главное командование Добровольческой армии подпиливает сук, на котором сидит. Главное командование в таких людях, как Врангель, Покровский, Мамонтов, Агоев и, если хотите, как я, видит своих соперников. Мы у них бельмо на глазу. Поэтому нас расценивают не как народных вождей, какими мы в действительности являемся в борьбе с коммунистами, а как «полковников», «поручиков» и «есаулов». Будь прокляты так называемые «чинопочитание и законность». Подумаешь, как они умны! Против громовых революционных идей, зовущих к новой жизни, они выдвигают чинопочитание и законность!.. О, Господи, Господи! Я только об одном молю Тебя: не дай мне увидеть тот позор, которым непременно закончится эта преступная и глупая игра в генералов и сенаторов…
Молитва Заурбека была услышана.
После ухода командиров полка Заурбек наскоро вымылся, выбрился, как будто куда-то спешил.
И действительно, он сказал, взглянув на часы:
– Сейчас десятый час… Сколько верст до штаба казачьей дивизии?
Никто ему не ответил, потому что никто в точности не знал количество верст до казачьего штаба. Ответов же «на глазок» Заурбек не терпел.
Если бы ему сказали:
– Верст пять-десять…
Он бы непременно спросил: