Простая мудрость

Днем ли приезжал в Старую Руссу, ночью ли на поезде, я всегда шел прямо к нему. Хоть в избе его не очень просторно, он держал постоянно комнату с нетронутой постелью.

— Не ты, так другой кто может приехать,— объяс­нил он.

Могли приехать к нему старые латышские стрелки, бывшие партизаны, с которыми он прошел войну, учите­ля, музейные работники. Поскольку гости у Владимира Ивановича только дорогие, других нет, чтобы никто из них не оказался нежданным в доме, он и выделил им комнату.

Однажды я застал у него дома знакомого плотника из соседней деревни — высоченного, крепкого, с лохма­тыми бровями старика. Иван Петрович сидел, положив на стол большие узловатые руки.

— Ты вот,— спрашивал он степенно,— расскажи, как там, за морями-океанами живут? Как думаешь, чем они от нас, а вернее… чем мы от них отличаемся?

Я стал рассказывать ему о комнате Кухарева, которую он отделил для гостей. О том, что, приезжая в Ста­рую Руссу днем, ни разу еще не застал его дома: то помо­гает соседу крышу чинить, то на другом конце улицы кому-то дрова пилит и колет, то ворота новые ставит. А случай с Румянцевым?

…Михаил Румянцев умирал от рака желудка. Как-то зашел к нему Кухарев. Крыша прохудилась, течет. Сби­лись возле больного детишки, трое — уже полусироты. Вернулся Владимир Иванович домой и попросил жену: «Поскреби-ка деньжат…» Потом пошел по соседям, те помогли. Купили рамы, балки, доски, шифер. Через два дня, в воскресенье, во двор к Румянцевым пришли две­надцать человек. Больной только глазами показал, чтобы вынесли его во двор. Кухарев командовал, распоряжался в доме, а Михаил Румянцев лежал на тихом июньском дворе, молча смотрел на все.

— Теперь тебе умирать нельзя,— говорил через не­сколько дней Кухарев,— дом-то как новенький.

Больному в самом деле стало лучше. Однажды они с Кухаревым съездили даже на охоту.

Он прожил еще целый год. Это, конечно, Кухарев продлил ему жизнь.

Такие вот дела, говорил я Ивану Петровичу. У одно­го журналиста прочел я мудрость, поразившую меня про­стотой: самое главное в твоей жизни — не ты сам. Главное — не ты сам… Так вот, отличие наше в том…

— Да, да, да…— говорил в задумчивости старый плот­ник.

Был вечер, потом ночь, потом было утро, а мы все го­ворили, говорили в этот мой приезд. Впервые приехал я к Владимиру Ивановичу не просто в гости, а в коман­дировку. Впервые записывал в блокнот все, что он рас­сказывал мне, выстраивал хронологию его жизни.

Его биография — во многом типичная биография поколения.

«Летом в семнадцатом отец мой Иван Васильевич, крестьянин-середняк, помогал однажды соседскому пар­нишке запрягать лошадь, та взбрыкнула и ударила отца сразу двумя ногами — в голову и в грудь.

Мать одна с троими осталась. Павел поступил в педа­гогический техникум, а мне, старшему, она объявила: «Одного грамотного на семью хватит». Году что-то… да, верно, в двадцать седьмом встали мы на ноги, подокрепли, забрал я две буханки хлеба, красный материн полу­шубок — овчинный, дубленый — и в Борки, в ШКМ. Школу крестьянской молодежи.

Ездили по деревням, агитировали за коллективизацию. Потом мы организовали свой колхоз. На базе школьного хозяйства. Пришел к нам безлошадный церковный дья­чок, еще Дарья Зверева — вдова, плуг у нее плохой, гужи рваные. Смеялись над нами: колхоз — дьячок, вдова да школьники.