У Феоктисты Николаевны влажнеют глаза, дрожит подбородок, но она сдерживается, берет себя в руки. Помолчала, успокоилась.

— Вы знаете, он жив. Я — мать, и я это чувствую… Он ведь давно уже взрослый, ему в этом году пятьдесят семь лет исполняется. Уже и дети у него большие, если он, конечно, женат. Это очень хорошо, если женат.

Недавно позвонил Замычкин:

— Соколин уже около месяца в больнице: второй инфаркт. Тяжелый. А мне, наверное, операцию будут делать, решили все-таки осколок доставать. Тот, который в ноге: не могу ходить.

После некоторого молчания, добавил:

— А все-таки до девяносто пятого доживем. Просто обязаны.

Знакомого фоторепортера я попросил 9 мая у Большого театра сделать снимок Кульневой. Написал коротко о встречах здесь, о дорогих мне людях, о Томасе Кульневе. «Комсомольская правда» опубликовала все это на видном месте. Не то, чтобы была надежда… но мало ли, чего не случается: тираж многомиллионный.

Феоктиста Николаевна позвонила:

— Пришла утром на почту, а на меня так смотрят… Три газеты сразу мне дали, развернула, смотрю — я. В магазин пошла, там продавщица глаза подняла и — без очереди меня. По улице иду — оглядываются.

Вздохнув, сказала:

— Я теперь — тень всей Москвы.

Пошли потоком письма:

Светлана Короткая, Харьковская область: «Сорок с лишним лет ожидания! Лицо этой женщины все время стоит у меня перед глазами. Я бы все отдала сейчас за улыбку Феоктисты Николаевны».

Нина К.: «Я родилась в 1963 году, но мне кажется, что самое главное о войне я знаю.

Может быть, это невероятно: после сорока двух лет поиска родители нашли свою дочь — мою маму.

Моя бабушка, тогда еще совсем молодая, потеряла полуторагодовалую дочь. Это случилось в июле сорок первого года на Черниговщине, ее поезд попал в степи под сильную бомбежку. Она была сильно контужена, ее подобрали. Очнулась в госпитале, в чужом городе, одна, без ребенка. Первое время не могла опомниться от горя, искала, но напрасно. Пришлось ждать окончания войны. Муж вернулся с фронта, и поиски начались заново. Никаких следов. Иголку в стоге сена легче найти: стог можно все-таки перебрать.

В сорок девятом родился сын, а ждали, очень хотели девочку. В пятьдесят шестом снова ожидали девочку, но снова родился сын. Конечно, боль к тому времени немного поутихла, но искать упорно продолжали, верили, что жива их дочь.

И она действительно оказалась жива. Ее спасла одна из беженок: после бомбежки вытащила из-под убитой, как ей показалось, женщины. Долго бродила по степям с девочкой на руках, пока не приютили на хуторе. Там и прожила до конца войны. Девочка росла, пошла в школу, потом уехала в город, поступила в институт, вышла замуж, родилась я.

Мамины родители изъездили всю страну, искали ее в детских домах, писали письма, запрашивали архивы. Были приступы отчаяния, но надежда не оставляла их. В течение семнадцати лет бабушка в день рождения пропавшей дочери ездила с подарками в какой-нибудь детский дом, устраивала там праздник. Потом, после семнадцати лет, стало ясно, что по детским домам искать уже поздно. И самих детских домов стало меньше.

И вот, уже став стариками, они в последний раз решили съездить на Черниговщину, обойти пешком все села. Ходили из дома в дом, из хутора в хутор. Спрашивали, не помнит ли кто во время войны потерявшуюся девочку, на правой лопатке две родинки — одна повыше и побольше, а другая как просяное зернышко. В одном селе старая фельдшерка вспомнила… Вспомнила и беженку и указала хутор. Беженка узнала и бабушку, признала в ней ту самую «убитую» во время бомбежки.