— Мрак без просвета! — говорил он. — Но воля живет, она не сломлена, народ дышит! Пускай у него на груди тяжеленная подошва солдатского сапога, пускай сегодня он многого еще не понимает, но он обязательно поймет. Жизнь всегда и всюду ведет к пониманию. Неясное сегодня становится понятным и близким завтра. Это закон, который — хотим мы этого или нет — является движущей силой, обязывает всех нас действовать.
Целый вечер в Столешниках заняли рассказы Александра Серафимовича Попова (Серафимовича). Александр Серафимович был дружен с Владимиром Алексеевичем. Оба они хорошо знали Дон, любили его народ, донские степи с табунами, ковылем, каменными бабами, курганами, а главное, они были людьми от рождения вольнолюбивыми, умными, наблюдательными. Часть этих рассказов Серафимовича позднее была напечатана в сборниках «Знание» или в толстых журналах.
Н. Д. Телешов, приходивший иногда вместе с Серафимовичем, делился своими наблюдениями. Впоследствии он коснулся этих дней в своем творчестве.
Однажды за чайным столом писатели встретились с темпераментным художником-москвичом С. В. Ивановым, давнишним приятелем дяди Гиляя.
С. В. Иванов весь кипел, когда говорил о декабрьских событиях, вскакивал из-за стола, ерошил непокорные волосы, поправлял резкими движениями очки, вытаскивал носовой платок и без конца восклицал:
— Возмутительно! Черт знает что! Есть ли у людей мозги?
В. Я. Брюсов, спокойно сидя на стуле, изредка обращался к художнику:
— Сергей Васильевич! Мировой разум движется по своим, им установленным законам и правилам. Мы должны внимательно вглядываться в эти законы и сопоставлять происходящее с тем, что должно быть в конечном результате.
— Чертова философия, Валерий Яковлевич! — запальчиво сказал Владимир Алексеевич.
Кузнец своего счастья — каждый человек. Когда, жаждущий освобождения, он хватается за булыжник и, выпрямив спину, бросает камень в противника, мы должны всеми силами ободрять его и стараться, чтобы камень попал туда, куда нужно, и с той силой, которая в его полет вложена.
Созерцанию теперь нет места в нашей жизни. Нужно действовать, Валерий Яковлевич, а не наблюдать в позе римлянина, глядящего с форума за исходом кровавой схватки, — возразил Гиляровский.
— Страстность, Владимир Алексеевич, иногда мешает чеканке формы, а без чеканки нет художественного произведения, во всяком случае хорошего.
— Когда дерешься, некогда думать о форме, Валерий Яковлевич. Надо как следует поколотить противника — в этом смысл всякой настоящей драки.
— Литература без забот о форме теряет много из своих художественных возможностей. Мы этого никогда не должны забывать.
Много таких и подобных разговоров было в эти дни конца пятого года в Столешниках.
6. Киты газетных морей
.
Вокруг Гиляровского постоянно были люди газетного и журнального мира, не только сверстники хозяина, но и молодежь, желавшая приобщиться к журналистике, присмотреться к тому, как ведется газетная работа. Каждый день, кроме часов, когда Гиляровский был в редакции, в Столешники приходили газетчики: из «Русских ведомостей» и «Раннего утра», «Утра России» и других московских газет. В этом людском потоке были и начинающие журналисты, пришедшие у Гиляровского поучиться, узнать свежие новости, и маститые газетные «киты». Эти «киты» обладали острыми литературными зубами и завидной ловкостью, что позволяло им увертываться от цензуры и удачно протаскивать через существовавшие рогатки и препоны крамольные и запрещаемые мысли. К таким газетным «китам» в начале века относились Влас Михайлович Дорошевич, Александр Валентинович Амфитеатров и уже состарившийся Алексей Сергеевич Суворин.
Особенно близок к Столешникам был Дорошевич. Его талант и дарование в начале века достигли наибольшего сверкания и газетный авторитет приближался к предельной высоте.
Дорошевича называли королем фельетонистов. Деятельность в газетах «Россия» и «Русское слово», проведенные с большим успехом кампании по пересмотру судебных дел Тальма, а также братьев Скитских, прогремевшая на всю Россию книга «Сахалин», не потерявшая своего значения до настоящего времени, принесли ему известность.