Едва стал уменьшаться поток сообщений о расправе 9 января, как с молниеносной быстротой начали распространяться слухи о хаосе в управлении страной, о явной и очевидной неспособности властей.

Глубоко ранили сердце подробности о сдаче противнику Порт-Артура. Мелькали колючими эпизодами события текущей политической жизни: закрытие высших учебных заведений; «высокое» назначение Д. Ф. Трепова, на которого возлагалась обязанность найти спасительные средства для сохранения самодержавной власти в стране; отставка министра внутренних дел П. Д. Святополк-Мирского, пообещавшего через газеты кое-какие либеральные правительственные мероприятия. В начале февраля гулким эхом прокатился по стране взрыв брошенной И. П. Каляевым в Кремле бомбы, уничтожившей генерал-губернатора Москвы, великого князя Сергея Романова, дядю царя.

— Монархия разваливается, и ее осколки, как куски разбомбленной кареты, начинают засорять московские тротуары, — заметил В. М. Дорошевич, когда ему рассказали о подробностях убийства.

Через несколько дней Москва и вся страна были потрясены первыми известиями о начале битвы за Мукден, где верховное командование осуществлял военный министр А. Н. Куропаткин, снабдивший дальневосточную армию множеством икон. Всем, даже невоенным, было ясно, что исход мукденовского сражения предрешает окончательный исход войны на Дальнем Востоке.

— Покончили с силушкой нашей армии, несмотря нa доблесть стойкого нашего солдата, — сказал Гиляровский. — Бездарность военного командования все сводит на нет. Без головы даже сильные руки храбрецов — бессильны!

Жадно впитывались в стране волнующие известия о двухнедельных боях за Мукден, и поэтому мало затронуло внимание передовой общественности опубликованное в газетах сообщение о созыве «булыгинской думы». Зато по-иному, с большой общественной темпераментностью была встречена резолюция Пироговского съезда врачей.

Эти и ряд последующих событий не раз вызывали замечания Гиляровского:

— Раскачка продолжается! Ветер крепчает! Надо плотнее, на все пуговицы застегивать пальто и даже поднимать воротник и нахлобучивать фуражку или шляпу!

В тревожных и беспокойных настроениях пронеслись март и апрель, а май принес Цусиму.

В мутных волнах узкого пролива Желтого моря были потоплены не только плавучие стальные крепости эскадр З. П. Рождественского и Н. И. Небогатова, но и вера в силу и могущество самодержавного строя.

— Сила и слава нашего флота, горделивое веяние Андреевского флага потоплены в волнах Цусимы, — говорили находившиеся на излечении в Москве моряки, бывавшие в Столешниках.

Четко сохранились в памяти оставшиеся в живых очевидцы Цусимы, прибывшие в Москву с места разыгравшейся военной катастрофы. С необычайным возмущением рассказывали моряки о трагедии в проливе Желтого моря, об окончательной утрате всякой веры в благополучный исход войны. Эти рассказы подтверждало распространенное среди передовой общественности Москвы убеждение в неизбежности и близости бесславного конца дальневосточной войны.

— Жуткие дни! Кровь стынет! Сердце замирает! Надо всемерно добиваться конца, — бросил как-то дядя Гиляй после одного посещения Столешников очевидцами военных событий.

С каждым днем положение в стране обострялось. Об этом свидетельствовали восстания моряков Черноморского флота на броненосце «Потемкин Таврический», «Георгий Победоносец» и корабле «Прут». Несколько моряков, прибывших из Севастополя, колоритно рассказали подробности событий в Черноморской эскадре, возглавляемой главнокомандующим Черноморским флотом Г. П. Чухниным.

— Чухнин и свобода — вещи вряд ли совместимые, — заметил дядя Гиляй после одной из таких бесед.

Яркими и впечатляющими были рассказы А. И. Куприна о происходившем на берегах Черного моря. Писатель красочно, темпераментно и образно передавал виденное и услышанное им. Многие подробности, естественно, не нашли места в тогдашней печати по цензурным условиям.

Дальний Восток с подписанием мирного договора с Японией сразу вышел из поля зрения общественности. Военную трагедию с Порт-Артуром, Мукденом, Цусимой старались как бы позабыть, не думать о ней.

— Я даже минутами начинаю сомневаться, я ли автор «Красного смеха» и надо ли было мне его вообще писать, — обронил как-то в разговоре за чайным столом в Столешниках Л. Н. Андреев.

— Ты, Леонид, ты! И очень хорошо, страстно написал! Вся Россия им зачитывалась, — ответил Н. Д. Телешов, как всегда, спокойно и авторитетно.

— Во всю силищу развернул ты в ней, Леонид, нашу боль и тревогу, — добавил Гиляровский.