В хронике текущих московских происшествий, обсуждавшихся в Столешниках, хочется отметить предъявление рабочими сытинской типографии на Пятницкой коллективного требования к администрации о повышении расценок. Некоторые из рабочих, принимавших участие в подготовке этих требований, несколько раз бывали у Гиляровского и горячо толковали в его кабинете и, уходя, в передней. Слышались такие слова:
— Хоть он (И. Д. Сытин), несомненно, и обозлится, но делать ему нечего — придется попятиться! Время теперь не на его стороне.
Несколько недель спустя основные требования рабочих были приняты администрацией типографии, и дядя Гиляй, столкнувшись с Сытиным в редакции «Русского слова», бросил:
— Видите, Иван Дмитриевич, иногда и запятая для владельца типографии превращается в точку.
Слова Гиляровского о запятой были намеком на то, что рабочие требовали при подсчете сделанного набора учитывать запятую, как самостоятельный типографский знак, что раньше в расчет не принималось.
— Шутить все изволите, Владимир Алексеевич, — улыбаясь, ответил Сытин. — Пишите, как Влас Михайлович (Дорошевич), без запятых, тогда нам убытку меньше будет.
Ясная сентябрьская погода с чудесными прозрачными днями, насыщенными последним солнечным теплом, принесла ряд крупных общественных новостей, свидетельствующих о дальнейшем углублении и обострении революционных настроений в стране.
Как волны в разбушевавшейся морской стихии, из одного города в другой перекатывались волнения, распространялось недовольство. Усиливалось революционное брожение среди крестьян, начинавших пускать помещикам «красного петуха», росло число забастовок на фабриках и заводах, открыто не повиновались властям некоторые воинские части. В различных городах страны проходили съезды врачей, юристов, журналистов, педагогов, земских и городских деятелей, которые в своих резолюциях единодушно и настойчиво требовали учредительного собрания. Сентябрь не был затишьем. Это были сильнейшие, ураганной напряженности ветры перед готовой разразиться каждую минуту бурей. Так воспринимались сентябрьские дни пятого года. Каждый день приносил все новые, подчас полные неожиданностей, показатели обострения политической «погоды» и усиления революционного «давления» в стране.
Все твердые устои московской жизни, весь ее бытовой уклад находились в состоянии почти полнейшего развала. Каждую минуту могли прекратить подачу воды в квартиры и колонки. И поэтому все, кто во что горазд, запасались водой — наливали ее в ванны, ведра и всяческие другие подходящие, а иногда и совсем не подходящие для этого сосуды. Из-за беспрерывных забастовок каждый день могла прекратиться подача электричества. Из-за этого усиленно покупались керосин, стеариновые свечи и даже лампадки и лампадное масло. На слова старшего дворника, что завтра, может, света не будет, дядя Гиляй наставительно заметил:
— Сходи к Параскеве Пятнице в Охотном, купи десяток восковых свечей. И церкви доход, и тебе полезно.
Усиленно раскупались на всякий случай филипповские и чуевские сухари и сушки, сушился хлеб. Делались, смотря по средствам, запасы муки, крупы, спичек, соли. Все и вся жило в Москве в беспокойстве и тревоге, в ожидании, что завтра обязательно что-то случится и все привычное полетит в неизвестные тартарары.
В Столешниках жила твердая уверенность, что, пока не придут новые люди к управлению страной, хаос будет увеличиваться.
— У нас, кроме городового на углу, теперь, пожалуй, нет другого правительства, — шутя заметил Иван Алексеевич Бунин, зайдя как-то в Столешники.
— У городовых тоже начинают глаза косить, — ответил Гиляровский.
Одной из характерных черточек этого времени было убеждение, что Москва может вполне обходиться без Петербурга, который начинал восприниматься как нечто фантасмагорическое, как источник необычайных курьезов и нелепостей, увеличивающих хаос в стране.
— Это больше не центр политического управления страны, а клетка — только не с жар-птицами, а с летучими мышами, пугающими взмахами своих потрепанных крыльев, — сказал о Петербурге плодовитый фельетонист «Русского слова» С. Яблоновский, мастер придумывать хлесткие характеристики и определения.
Множество самых различных сообщений стекалось в Столешники в эти дни. Известия о забастовках стали уже привычными, и разногласия бывали только по поводу количества забастовавших заводов и числа прекративших работу.
О переговорах городского головы Н. И. Гучкова с забастовавшими трамвайщиками рассказывались длиннейшие эпопеи. Гиляровский в связи с этим сказал, что городской голова поставил столицу на ноги, заставил всех ходить пешком.
Забастовка газетных наборщиков, из-за которых москвичи не всегда вовремя получали информацию, заставила многих чаще обычного забегать в Столешники, чтобы узнать подробности о забастовках пекарей у Филиппова и Чуева, о перестрелке и кровавых жертвах во время столкновения у булочной Филиппова, о расстреле демонстрации на Тверском бульваре, с которого по распоряжению начальства были убраны все скамейки.
В Столешниках благодаря неутомимости и вездесущности Владимира Алексеевича знали подробности об убийстве ротмистра Величковского, отдавшего приказ стрелять по толпе, пытавшейся прорваться на главную аллею Тверского бульвара, о стрельбе у Никитских ворот, о забастовке на Брестской и Казанской железных дорогах.