Лиса взлетела на воздух, а также Аллановы куры, курятник и дровяной сарай. Но заряда хватило с избытком и на другой сарай, и на сам дом. Аллан сидел в своем кресле, когда это случилось, и прямо в нем взлетел и приземлился в сугроб возле картофельного погреба. После чего, изумленно оглядевшись, сказал:
— Ну все, крышка лисе!
Аллану в эту пору было уже девяносто девять, и ему здорово досталось, так что он и дальше продолжал сидеть где сидел. Впрочем, «неотложке», полиции и пожарным найти место происшествия не составило труда: пламя на холме поднималось высоко в небо. И когда все они смогли констатировать, что пожилой мужчина в кресле посреди сугроба возле собственного картофельного погреба остался невредим, то им на смену была вызвана социальная служба.
Менее чем через час на место прибыл социальный работник Хенрик Сёдер. Аллан по-прежнему сидел в своем кресле, только персонал «неотложки» успел замотать его в несколько желтых казенных одеял — мера сама по себе излишняя, так как от головешек стремительно сгоревшего дома по-прежнему шел жар.
— Господин Карлсон, как я понимаю, взорвал свой собственный дом? — спросил социальный работник Сёдер.
— Да, — сказал Аллан. — По старой дурной привычке.
— Позволю себе предположить, что господину Карлсону в этой связи жить больше негде? — продолжил социальный работник.
— Не без того, — сказал Аллан. — Может быть, у господина социального работника имеются какие-то предложения?
У социального работника сразу их не нашлось, поэтому Аллана пока поселили за счет социальной службы в городскую гостиницу Флена, где он на другой день весело и с размахом встретил Новый год, в обществе в том числе и социального работника Сёдера и его жены.
Так шикарно Аллан не живал с самого Стокгольма, когда после войны ненадолго остановился в роскошном «Гранд-Отеле». Пора бы, кстати, заплатить им наконец по счету, поскольку тогда второпях он этого так и не сделал.
Спустя несколько дней, в январе 2005 года, социальный работник Сёдер нашел потенциальное жилье для симпатичного старичка, который неделю назад внезапно остался без крыши над головой.
Вот так Аллан и угодил в мальмчёпингский интернат для престарелых, где комната № 1 как раз была свободна. Его приняла сестра Алис, которая, разумеется, приветливо улыбалась, однако Аллану резко расхотелось жить, как только она стала знакомить его со всеми правилами внутреннего распорядка. Сестра Алис сообщила, что курить тут запрещено, и пить запрещено, и смотреть телевизор после одиннадцати вечера запрещено. И проинформировала, что завтрак подается в 6.45 утра в будние дни и на час позже в выходные, Обед в 11.15, полдник в 15.15, а ужин в 18.15. Тот, кто выйдет из дома и в нарушение расписания вернется слишком поздно, рискует остаться без еды.
Затем сестра Алис изложила правила относительно душа и чистки зубов, посещений посторонних лиц и посещений друг друга обитателями интерната, и во сколько раздаются всякие лекарства, и с какого по какой час можно беспокоить сестру Алис или кого-либо из ее коллег без острой необходимости, а такая редко случается, сказала сестра Алис и добавила, что обычно обитатели интерната просто слишком капризные.
— А посрать можно, когда захочется, или тоже по расписанию? — поинтересовался Аллан.
Вот так и получилось, что Аллан и сестра Алис стали врагами уже через пятнадцать минут после первой встречи.
Аллан ощущал недовольство и собой, и этой войной против лисы, что он затеял (хоть и выиграл). Выходить из себя было не в его натуре. Да еще слово, которое он произнес, — заведующая интернатом, может, его и заслуживает, но оно никак не входит в его собственный обиход. Добавить ко всему метровой длины список правил, которые Аллану предстояло теперь соблюдать…
Он тосковал по погибшему коту. Аллану было девяносто девять лет и восемь месяцев. И он чувствовал, как теряет себя, наголову разбитый сестрой Алис.
Аллан устал от жизни, поскольку жизнь сама, судя по всему, от него устала, а навязываться он не желает.
Значит, теперь осталось вселиться, как положено, в комнату № 1, съесть то, что подается в 18.15, затем принять душ и в свежей пижаме лечь в свежую постель, чтобы умереть во сне, — а потом его вынесут, похоронят и забудут.