— Хорошо, я постараюсь. Кто остается на «Рюрике»?
— Сам управлюсь.
— Ну, смотри, — неопределенно отозвался Бахирев. — Можешь попробовать, но сомневаюсь. Тебе бы лучше штаб организовать, полезнее будет. Ладно, пора идти на сближение. Только осторожно-осторожно, а не то еще пальнут сдуру — народ на броненосце сейчас нервный…
Место неизвестно. Двое суток спустя
Они входили сюда по одному, оставив своих секретарей далеко, в соседней деревне. Маленький уединенный храм — здесь их уж точно никто не станет искать. Впрочем, высшим сановникам Страны Восходящего Солнца жаловаться было грешно — военные оставили своих людей там же. По всему выходило, что секретность чрезвычайная, и соблюдать ее собравшиеся были намерены любой ценой.
Адмирал Хэйхатиро Того скромненько устроился в тени. И то сказать, гордиться ему сейчас было нечем — от недавно еще грозного флота боеспособными у него остались четыре серьезно изношенных бессмысленными походами броненосца, для машин которых суматошные поиски неизвестного врага оказались опаснее русских снарядов. Еще один броненосец, престарелый «Чин Иен», в расчет можно было не принимать — его артиллерия главного калибра не выдерживала никакой критики. Для патрульной службы китайский трофей еще годился, но эскадренный бой стал бы ему смертным приговором. Разумеется, Того учитывал его в своих раскладах, но не возлагал на «Чин Иена» каких-либо надежд.
Правда, оставались еще три броненосных крейсера — два новейших корабля типа «Гарибальди», «Кассуга» и «Ниссин», полузаконно купленные Японией у итальянцев в самом начале войны, и «Якумо», детище штеттинских верфей. Однако, несмотря на то, что «итальянцам» уже приходилось участвовать в бою против русских броненосцев в качестве кораблей линии, Того по отношению к ним был настроен весьма скептически. Паспортных двадцати узлов крейсера упорно не выдавали, защиту имели посредственную, а вооружение слабое. На подхвате они быть еще могли, но и только — стоит любому русскому броненосцу обратить на них пристальное внимание, и время жизни броненосных крейсеров, особенно сравнительно небольших гарибальдийцев, будет исчисляться минутами.
Армейцы на этом фоне выглядели хотя бы не такими неудачниками, просто благодаря тому уже, что смогли продвинуться глубоко вглубь территории противника, да и Порт Артур блокировали надежно. Правда, сейчас, когда поток грузов и пополнений из метрополии превратился в жалкий ручеек, наступление застопорилось. Не хватало людей и боеприпасов, а русские неспешно, однако и неотвратимо наращивали силы, и все понимали — недалек тот час, когда паровой каток русской армии наконец придет в движение и вкатает японцев в жидкую дальневосточную грязь. А потом их знаменитая кавалерия втопчет в ту же грязь уцелевших.
Естественно, что генералы требовали немедленно наладить поставки, и формально были правы. Реальные потери грузового флота Японии выглядели отнюдь не катастрофическими. Но все дело было в том, что посылать транспортные корабли с прикрытием только из легких сил, миноносцев, старых бронепалубников или вспомогательных крейсеров, являлось недопустимым риском. Если уж русская эскадра расправляется с крейсерами броненосными, то вся эта пародия на охрану будет им на один зуб. Раздавят и транспорты, и боевые корабли, рискни они вмешаться. Конечно, был неплохой шанс, что, грамотно проложив курс, удастся пройти незамеченными, русские ведь отнюдь не вездесущи, но все же Того считал риск недопустимо большим.
Можно, конечно, пускать корабли поодиночке, всех уж точно не переловят, но проблема была в том, что японские капитаны боялись выходить в море. Своими действиями русским удалось сделать главное — запугать их, причем куда сильнее, чем несколько ранее крейсерам Владивостокского отряда. Перевозки осуществлялись, в основном, силами вспомогательных крейсеров. Их командирам, будучи военнослужащими, отвертеться от прямого приказа было проблематично. Однако с гражданскими капитанами такой номер не проходил.
Разумеется, оставался вариант прикрытия грузоперевозок основными силами флота. Адмирал Того успел на собственном опыте убедиться — русские с его броненосцами связываться не жаждут. Однако, даже если закрыть глаза на совершенно дикий расход угля и износ уже и без того не новых механизмов, сбросить со счетов упорно сидящие в Порт Артуре русские броненосцы не получалось. Ты отведешь часть кораблей конвоировать транспорты, а они в это время решат вылезти. И чем их в такой ситуации останавливать? Да нечем! У Японии сейчас банально не хватало кораблей, чтобы заткнуть все дыры — потеря стратегической инициативы моментально сделала ее уязвимой. Вот и оставалось сидеть, в бессильной злобе скрипя зубами, и пытаться сохранить хотя бы то, что осталось.
В такой ситуации воспряли духом сторонники мира с Россией. Точнее, не так — не сторонники мира, а противники большой войны. Пока японская армия побеждала, они предпочитали молчать, и ход событий их, по большому счету, устраивал, однако сейчас они разом вспомнили о своем миролюбии и, упирая на то, что «они же предупреждали», начали активно делать себе политические дивиденды. При этом тот факт, что сейчас вылезти из войны и одновременно избежать финансового и политического краха уже не получится, они, как и положено людям интеллигентным, аккуратно забывали. Словом, паршивая ситуация складывалась, причем во всех отношениях.
Но среди собравшихся не было праздных болтунов. Высшие чины армии, флота, а гражданские — те, кто обладал реальной властью, политической или финансовой. И все они глядели друг на друга не слишком дружелюбно — оказавшаяся неожиданно тяжелой война могла в любой момент закончиться крахом, и тогда возникнут два вопроса: кто виноват и что делать. Их обычно считают исконно русскими, но когда наступают проблемы, они актуальны для любой страны. Учитывая японскую специфику, вопросы эти, помимо прочего, определяли, кто будет жить дальше, а кому предстоит мучительно умереть. Естественно, истинный самурай не боится смерти, но и на встречу с ней он тоже не стремится.
И вот, наконец, вошел тот, ради встречи с которым они собрались. Высокий, на голову выше Того, сухощавый, но притом довольно широкоплечий. Лицо европейское, лощеное, вроде бы самое обычное, и все равно в нем за милю угадывался британец. Как? А демоны ведают, наверное, по легкой брезгливости, с которой он смотрел на окружающих. Скрывал, естественно, однако в этом отношении британцам до японцев очень далеко.
Незнакомец окинул собравшихся взглядом и коротко кивнул. Очевидно, это долженствовало означать приветствие. С точки зрения японца — смертельное оскорбление. Впрочем, европейца это не волновало. Для него мы все — говорящие обезьяны, с какой-то бессильной ненавистью подумал адмирал. И ведь не сделать ничего! Даже если он сейчас достанет из ножен фамильный синсинто и распластает этого наглеца на ломтики, что это изменит? Перед ними ведь не более чем мелкая сошка — вряд ли какой-нибудь английский лорд оторвет от кресла свою костлявую задницу, чтобы инкогнито прибыть сюда, на край света. Прислали офицера для особых поручений, не более, а вести себя с ним придется, как с наследным принцем…
— Я приветствую вас, господа. Можете не представляться, кто передо мной я и без того знаю. Думаю, нам лучше сразу перейти к делу.
В этом все британцы, абсолютная бесцеремонность вкупе с деловитостью, если они считают, что имеют дело с нижестоящими. И все же, какая наглость! Адмирал открыл было рот, чтобы малость осадить зарвавшегося не по чину гостя, но его опередили:
— Вначале хотелось бы узнать, с кем мы имеем дело. А то вы, боюсь, фигура настолько незаметная, что во дворцах ваши портреты не висят.
Вот так! Лучше бы и не получилось. Генерал Аритомо, представляющий генштаб, мастерски сформулировал общую мысль. Воистину, свое прозвище «отец японской армии» он носил не зря и, несмотря на преклонный возраст, не растерял живости ума. Как многие из тех, кто не мог похвастаться излишней знатностью рода, поднятый до вершин власти верным мечом и личной храбростью вкупе с головой на плечах, он умел держать удар — и умел бить. Ямагата Аритомо, генерал, герой трех войн, дважды бывший премьер-министром, этот старик многому сумел бы научить молодых, в том числе и этого британского выскочку.
Англичанин, правда, не смутился. Улыбнулся чуть снисходительно и выдал: