— Почему ты не любишь Наташу?

— Пойми, все их скандалы происходят от твоего чрезмерного опекунства. Не лезь в их кастрюльки…

— Нет. На первых порах мы должны жить вместе. Одной семьей. У меня налажен быт…

— Она тебе его быстро разладит. Пусть жрут картошку в мундире, во фраке, босиком, в подштанниках — как им нравится. Теперь не голодный год, не вымрут. А ссориться им необходимо — это диалектическая неизбежность…

— Нет и нет!.. Ты не прав. Он не должен верховодить.

— Ничего себе — верховодство! Он за нее стряпает, штопает, пишет анамнезы. В родильный дом он за нее не собирается?

— Ты ужасный человек! У них не будет детей. Они на стадии разрыва!

— Поэтому ты объявляешь съезд? Друг мой, давай доживем до золотой свадьбы. Они доживут тоже. Ты понимаешь, в проклятом прошлом, в светлом настоящем и хрустальном, будущем жизнь молодых будут отравлять любвеобильные родственники. Крепостную стену можно разрушить с помощью тещи, свекрови, золовки, шурина, свояченицы — кого там еще? Они веками рушили семьи, быт, норму отношений и умилялись при этом своими добродетелями…

— Роман, я умоляю!

— На, лучше надувай шар, чем раздувать скандалы…

Запомним эту фразу старого Романа, ибо в этой части милой семейной беседы наступила пауза. Звонков в дверь не было слышно. Вместо этого в комнате непреклонного деда заиграл бодрый марш, которым в цирках начинается парад-алле. Детский барабан, висевший на стене, сказал голосом репродуктора: «Простите! Ко мне пришли юные маги, факиры и чародеи! Начинаются занятия! Наше искусство требует тайны. Посторонних просят покинуть класс».

Пока маги и чародеи толкались между стеной и швейной машиной, Клавдия Ивановна поспешила в свою комнату. Прилегла на диванчик и расплакалась. Вместо благодарности за мирную старость она подсчитывала, сколько комнат потребуется, чтобы разместить все семейство, — со старшими, младшими и средними отпрысками рода плюс их молодые бурные побеги. Получалось, что не хватит и Ясной Поляны.

«Эх, Маша, Маша…» Кто не произносил эту фразу? И будь то не Маша, а Лукерья или Виолетта — все едино в горестной значимости своей.

Владимир Максимович Аракчаев тоже произнес эту исполненную обреченности фразу:

— Маша, Маша! Много ли осталось? Давай уж как-то вместе, что ли?

— Ведь и ковыляем вместе, — ответила Маша.

— Так, чтобы уж, как бы сказать? Что ли, как у всех…

— А как у всех?

— Ну, понимаешь, все как надо… Под одной крышей. А то ведь, как бы… Ну, словом. Эх, да что уж тут…

Владимир Максимович, спотыкаясь о междометия, совсем запутался и повторил еще более обреченно: «Маша, Маша». Вольно нам теперь подсмеиваться над историей давнишней и не столь счастливой, но чистейшей по сути своей. Нынче сколько прочитаешь бойких страниц, и все мнится, что гимн любви слагал автор, а на поверку выходит, что и речь-то шла всего-навсего о некоем зуде молодости, тоже, впрочем, и понятном, и простительном.