Сам я себе не верю: сколько я людей схоронил. А как же я сам, один, моря и реки пережил? Какие реки? Живые! Быстрые, светлые, рыбные реки…
Ладно! Молчи! Прорвемся! Хуже бывало.
…Земляника уже отцвела, ягода завязалась, первые грибки в рост пошли, всякие там волнушки и свинушки. Все брожу я по мокрым подмосковным лесам, по солнышку скучаю…
А может, из всех земных чудес только и есть лес, река, пашня, море? Нет, не то — с окурками у пирса, с пляжницами и ларьками, — а то далекое, забытое море моего детства. И эти тугобокие, белоснежные облака над ним, грубая, прочно скроенная реюшка, летящая в полный ветер. Оно и теперь живет во мне.
И нынешний Каспий существует в моей памяти. Отчетливо вижу его во всех состояниях — и гневным, и тихим… Здесь у берегов его, от Ирана до Волги, находил я и непосещенное мной Капри, и невиданный остров Палермо, и роскошные, не оскверненные ногой пляжи, и угрюмые обвалы плато Усть-Урта, где в розовом ракушечнике спрессованы миллионы лет. Нет у меня ни слов, ни красок, чтобы описать его берега, его историю и жизнь.
Здесь, в подмосковном лесу, молча стою и вспоминаю его в малейших звуках, запахах, оттенках красок…
Очень он разный, Каспий, в разных местах. А для Ракина есть только одно его море — северная часть с Волгой, с авандельтой, с раскатами… Окаянно своеобычный край, неотделимый ни от реки, ни от моря! Да и не только для Аркадия — все они, молчуны, острословы, лихие ухорезы и себе на уме, щедрые люди и не очень молодые и старые, — ловцы. Каспийцы.
Успел я здесь, в прохладном Переделкино, похвастать его, Аркадия, словами: «Все реки, впадая в море, теряют имя свое». И откушал в ответ: «Литературщина, выдумка, мужик так не скажет…»
А там, в Станьевом, ближе и понятнее мне все сущее на земле. Последний раз я попросил Аркадия:
— Вспомни-ка, как с тюленем в обнимку плавал?
— Ты не враз, не враз все мои балачки списывай. А то к старости скучно станет. А что было, то и было. Как-нибудь вспомню. Расскажу. Я еще живой.
Срочно меняется квартира
Глава первая
Брак — организация общественной ячейки, в которую входят: господин, госпожа, раб, рабыня, а всего — двое.
Капли дождя падали на витрину. Свершив затяжной прыжок из поднебесья, каждая капелька шмякалась о пыльное стекло и замирала в недоумении. И право, зачем ей, этой маленькой светлой слезинке неба, было висеть, сплющившись, перед глиняной девкой-манекеном?
Разочарованная подобным исходом путешествия, дождинка скатывалась вниз. Ее догоняли и подталкивали другие капли. Слившись вместе, они бежали тонюсеньким потеком. Потом в складчину образовывали ручейки и пробовали совместные силы в потоке, который, урча по-щенячьи, лился на землю… За всем этим пристально наблюдал великолепный Всеволод Булочка.
Сева наблюдал и мыслил. Еще он лизал невкусное фруктовое мороженое, и все эти важные занятия не отвлекали его от потока жизни. Он замечал все: как бежали, прыгая через лужицы, девушки, и успевал отметить одну из трех; видел, как шустро семенила старушенция с внуком на буксире; как, презрев пустячный дождик, не спеша шагал малый, голый по пояс, в брезентовых штанах и каскетке монтажника; как брезгливо трясет лапой кот, пробирающийся по карнизу, — и все же мысли его не были прикованы к пустякам. Нет. Он свершил вместе с каплей весь кругооборот воды в природе.
Побывал в вонючей сточной трубе ливневой канализации, миновав ее, угодил в полузасохшую речку, зеленую от ряски, и перезимовал в ней до половодья. Речушка, расхрабрившись по весне, спустила Булочку вниз до большой и полноводной реки, а та ни шатко ни валко потащила его, стукая головой о плотины, к какому-то морю. Побултыхавшись между пустых бутылок и пляжного мусора, он наконец испарился и вознесся к облакам. И опять полетел вниз с замирающим сердцем, чтобы шлепнуться вновь о пыльное стекло.
Летний мгновенный дождь отшумел. Сева снял плащ, вывернул его ярлыком вверх, небрежно бросил на руку и вышел из магазина. У витрины оглянулся. Глиняная красавица с ногами-макаронинами и мини-бюстом не интересовала его. Он рассматривал, что оставили после себя хрустальные капли на стекле. Дождь не успел отмыть витрину начисто, а только исполосовал ее. «Да! — подумал про себя Сева, — великое дело — влиться каплей в могучий поток и мчаться по жизни с ним вместе!»
Шагал он легко, уверенно, размашисто. Так ходят все цветущие, уверенные в себе люди, которым есть куда спешить. Модный галстук вился за плечом, как брейд-вымпел. Взгляд провидца резал толпу и отмечал, как перед ним опускали взоры наиболее легкомысленные девы, смахивающие на манекены.