Пусть так оно и остается, во всяком случае, пока.
Натали вложила письмо обратно в конверт и села. Потом прочла письмо Агнес еще раз (разумеется, та встретила юношу на курорте: парни ее обожали) и, перед тем как вернуться в течение дня, позволила себе пару минут помечтать об океане.
Париж затаил дыхание или даже судорожно вздохнул на следующие семь дней.
Жертва номер два навсегда ею останется, безымянная скульптура смерти: ее тело так и не было опознано. Ее пришлось убрать с виду в морге, несмотря на приходившие поглазеть толпы, потому что зов природы неумолимо тянул ее к земле.
Она стала разлагаться.
Прозвище прижилось даже в других ежедневных газетах. Кажется, оно понравилось и самому убийце, который третье письмо подписал уже новым псевдонимом:
Париж,
затишье, знаю. Я запоздал с выполнением обещания.
Я решил о своем следующем произведении писать заранее, чтобы желающие могли своевременно занять место в очереди у морга. Я вас не заставлю долго ждать.
Натали будто щекотку ощутила изнутри каждой своей косточки, когда это прочла. Газета опубликовала письмо через пару дней после того, как она отправила свою анонимку. Вдруг она оказалась рядом с Темным художником на почте? Или стояла за ним в очереди? Как тогда, в день первого видения, когда убийца был с ней в одной комнате.
Она поверила это наряду с другими мыслями своему дневнику (уже простив его за провал в памяти). И записывала все, во что верила и не верила. Ничего не вышло из ее письма в префектуру полиции, и хотя она другого и не ожидала, все равно хотела детально все записать на случай, если что-то еще вспомнится. Наблюдения из морга. Догадки по поводу личности убийцы. Фрагменты разговоров, подслушанные в морге и на улицах города. Собственные страхи и опасения по поводу видений. Приняв уже решение помогать издали и не доверять собственной памяти, она стремилась ничего не упускать. На всякий случай.
Кое-что еще ее беспокоило: то, что мама сказала о видениях тети Бриджит. И поскольку мама отказывалась рассказать подробнее, у Натали не оставалось выбора, если она хотела понять, в чем там смысл, если он вообще есть. Она должна навестить тетю Бриджит в одиночку.
Зайдя в морг, где атмосфера была пронизана страхом из-за третьего письма, Натали направилась в лечебницу. Чувство страха преследовало ее; волоски на шее сзади вставали дыбом не раз-другой, и она поймала себя на том, что останавливается иногда, чтобы оглянуться.
Может, дело в том, что она впервые пришла сюда одна. Она убеждала себя, что не стоит беспокоиться только из-за того, что мамы рядом нет, даже когда зашла в медлительную кабину лифта с решетчатой дверью, где находились две медсестры и сопровождаемый ими пациент в смирительной рубашке. Даже когда эти трое вышли на этаже, где мужчина с выбитым глазом попытался войти в лифт, а медсестра утянула его обратно. Даже когда Натали шла по коридору, проходя одну за другой палаты, полные бессловесной меланхолии и тихого одиночества, если не считать хихикавшей женщины, которая растянулась на полу у входа в палату тети Бриджит.
Одна из ее соседок молилась. Другая стояла у окна, барабаня по стеклу пальцами, будто отбивая телеграмму, и говоря с птичкой снаружи, прося ее принести вкусного червячка.
Тетя Бриджит сидела на краю кровати с закрытыми глазами и теребила свою косу.
Натали шепотом поздоровалась с ней, и та открыла глаза с улыбкой.
– Где твоя мать?
– Дома. Я была неподалеку и решила заглянуть.